Миф о вечной империи и Третий рейх - Андрей Васильченко

Но если посмотреть поближе, то все это имеет в большей степени отношение к последствиям революции, нежели к консервативному протестному движению. В принципе это истошные судороги, в которых помирает реакция. Когда они пройдут, то консервативное протестное движение в Германии приобретет гораздо больше. В то время как в России консервативное движение воплощено в государстве, в Германии оно вынуждено находиться в оппозиции. В то время как в России консервативное движение осуществляется самим государством, в Германии ведутся бурные дискуссии, которые с политической точки зрения значат много больше, чем просто пребывание в оппозиции. Они являются чем-то большим, чем государственническая, правильнее даже будет сказать, национальная оппозиция, которая направлена против революции, так как та, в отличие от русской, не была немецкой революцией. Революция в России была глубоко национальной, в то время как в Германии — западнической, пацифистской и интернациональной. В глубине своей консервативное протестное движение является самосознанием нации. Консервативное движение — это дискуссия со всеми немецкими проблемами: с республикой и монархией, с централизмом и федерализмом, с социализмом и капитализмом, в конце концов, даже с самим понятием консерватизма. Консервативное протестное движение не хочет возвращения в прошлое. Оно — познание, которое следует после самообмана. Консервативное протестное движение ищет действительность, в которой можно было бы собрать нацию. Народ видит, что его обманули, будто бы спровоцированный революцией мир принесет свободу, справедливость и благополучие. Теперь нация начинает размышлять над своей судьбой. И проявлением этих глубоких размышлений как раз и является консервативное протестное движение. Это движение выходит за пределы политических партий. Оно является тем явлением, которое можно было бы охарактеризовать таким политическим термином, как «надпартийное». Оно распространяется на все политические партии, так как в Германии нет такой партии, у которой не было бы консервативного крыла, воплощенного не то чтобы в массе избирателей, но хотя бы в ярких представителях. Консервативных идей придерживаются все: оппортунисты, либералы, демократы, представители конфессий и даже революционеры. Это первое устремление человека. Подобно лозунгу мы называем его «уклоном вправо». Он указывает направление, в котором после непредвиденных перемен следуют все, отдающие себе отчет в том, что жизнь состоит не в ее разрушении, а в созидании, что потоки революционной бури в конце концов втекают в консервативное русло.

Консервативное протестное движение не ищет возмещения и восстановления. Оно ставит идею нации выше всяких идей, в том числе монархической. Консервативное движение не является реакцией и стремится к реставрации, которая хотя бы по внешнеполитическим причинам была катастрофическим явлением. Эпоха Вильгельма II не касалась нации. Типажи из кайзеровских времен продолжат жить в новых немецких республиканцах, в послереволюционном парламентаризме рейхстага, который в своем бессилии настолько же пронырлив и самодоволен, как постбисмарковский империализм, пребывающий в зените своей славы. Революция обнажила все противоречия, все контрасты, все слабые места нации. В чем должна проявиться консервативная идея, дабы вновь добиться национального единства? В прусской идее? Или в идее федерализма? Или в централизме? Если так, то в централизме бисмарковского образца? Или социалистическом централизме?

С духовной и политической точек зрения у нас есть все эти возможности. Нет только немецкого республиканизма, который обладал традициями, В Германии он ни к чему не привязан. Немецкая республика не имеет корней. Германия никогда не была республикой, а все республиканские попытки в ее истории оставались лишь жалкими нововведениями. Если же Германия действительно должна была вступить в республиканскую эпоху, что, как мы видели и обозначали ранее, было вполне допустимым, то тогда в немцах в качестве национального самосознания должен был воспитываться республиканский образ мышления. Несмотря на то что революционные республиканцы при каждом удобном случае заявляли о национализации демократии, а некоторые даже честно пытались быть «хорошими немцами», но они, как и прежде, далеки от этого. Эти революционные демократы не дали нации ничего, на что могли бы сослаться как на свою заслугу. Они не сделали ничего даже условно положительного и символического, чтобы получить нашу благодарность.

Оппозиционность, в которой консервативное протестное движение пребывает с момента революции, направлена против республики, не потому, что та является республикой, а так как политика ее правительства является политикой исполнения Версальского договора, то есть можно сказать, что она ведет к полнейшему развалу империи, закату нации и разложению людей. Из мусора революции в народе, несмотря на все его противоречия, вопреки всем ландшафтам, племенам и классам проснулась воля к империи, за которую держался и будет держаться немецкий народ. Эта приверженность крепче, чем какие-либо партийно-политические воззрения. Если хотите, то идея об империи, которую республика как хранительница черно-красно-золотой печати намеревается использовать в своих целях, отражается, имея обратное действие на консервативной идее.

Консервативное протестное движение в Европе отличается от России и Германии прежде всего тем, что соответствующие европейские державы обладают полной свободой международных действий, а самое большее, с чем им приходится мириться, так это внутриполитические неудобства. Повсеместно народы стремятся вернуть себе цель, предназначенную историей, стремятся сохранить традиции и восстановить прежние связи. Консервативное протестное движение направлено против интернациональной мировой революции, против предполагаемого изживания государств и распадения наций.

В Италии, стране, откуда проистекает современный национализм и стремление к единству, стране, национальная идея которой была поставлена выше любых идеалов, фашизм оказался окрашенным в цвета ирредентизма[15], что предопределило его отношения с другими национальностями. Но именно это может показать непосредственную практику обуздания военизированным правительством экономического радикализма. Практику с немногими, но риторически сильными, скорее в большей мере римскими, и даже макиавеллевскими максимами, которые претворяются в жизнь террористическими методами, но во главе всего стоит государственная дисциплина.

Англия, которая в своей истории искусно имитировала противостояние жесткого консерватизма и испытанного либерализма, предпринимает жалкую попытку продолжить свою старую челночную политику, дабы сдержать мировой кризис, который угрожает мировой британской империи. Английский рабочий класс, наверное, окажется эгоистичным (что в английском понимании является синонимом консервативного), чтобы и далее поддерживать данную политику.

Франция не имеет больше никакой идеи, конечно, кроме той, которую когда-то она почерпнула из заключенного Версальского мирного договора — утверждения любыми военными средствами своего доминирующего положения на Европейском континенте. Во имя сохранения власти французы цепляются и за параграфы договора, и за пулеметы. Держась за букву закона, когда-то революционный народ оказался подчиненным реакционной идее. В конце концов у французов оказался самый сомнительный консерватизм. Этот консерватизм насаждается в мелких, безыдейных, лишенных глубоких традиций нациях, которые возникли в Европе на обломках российской и австрийской империй, выполняя теперь роль французских военных марионеток.

Таким образом, консерватизм, равно как и революционность, сегодня существуют во всем мире. Народы лепят из них то, что соответствует их интересам. Германия обращена в страну идей. Так говорят, когда хотят вписать свой народ в список умерших наций. Но это вызовет достойную месть: политическую месть консервативно-революционной идеи как единственного фактора, который может обеспечить непрерывность надломленной смутными временами истории и охранять ее как от хаоса, так и от реакции.

Германия вновь становится страной сосредоточия внимания, которая находится в центре всех политических, социально-экономических и духовных проблем. Все они указывают на Германию, которая может заявить ожесточаемому миру, в котором консерватизм и революционность борются друг с другом: спасти мир можно, если только он хочет спастись, если вообще заслуживает спасения. Но на этот раз идея не будет довольствоваться тем, что проблемы будут приведены в философскую систему, в консервативно-революционную систему, которая будет жить только в немецких книгах, а остальной мир будет извлекать из них пользу.