Обманчивый рай - Дмитрий Ольшанский

class="p1">– В таком случае он не имеет права называть себя так! – заявил Мехмед. – Титул должен подкрепляться силой, иначе это пустое бахвальство.

– Константин Палеолог лишь унаследовал его от своих предшественников, – ответил я. – К сожалению, ничего иного они передать ему не смогли. Сила и власть ушли в прошлое, но василевсы никогда не забывали, что являются наследниками древней славы Рима, кроме того, они по-прежнему владеют самым великим из городов мира.

– Прекрасно! – воскликнул принц. – Значит, я заберу у императора и город, и его титул. Когда Константинополь окажется в моих руках, я сделаю его столицей великой империи, которая раскинется по земле до самого последнего моря! Подобно тому, как в прежние времена люди с запада продвинулись на восток, так вскоре под моим владычеством народы Востока придут на Запад. На земле должна быть только одна империя, одна вера и одна власть, тогда повсюду будет царить порядок, мир и процветание!

Янтарные глаза Мехмеда исступленно пылали, это был азарт, свойственный лишь людям, увлеченным своей идеей. Все-таки принц был мечтателем, но разве не были мечтателями все великие люди прошлого? И разве не благодаря своим безумным затеям вершили они судьбы этого мира?

Впрочем, какие бы планы ни вынашивал Мехмед, все они легко могли пойти прахом, так как вскоре из Эдирне пришла новость о том, что у султана Мурада родился сын. Его матерью стала Халима-хатун, новая супруга падишаха. Ребенка назвали Ахмедом, в честь его старшего брата, умершего десять лет назад от неизлечимой болезни, и дали прозвище «Кучук», что на турецком означает «малыш».

Эту новость Мехмед воспринял внешне хладнокровно, хотя теперь в борьбе за трон у него появился опасный соперник, который к тому же был рожден от женщины знатного происхождения. На кого мог положиться принц, случись ему воевать с собственным братом? Ни в армии, ни при дворе союзников у него не было. Оставалось надеяться лишь на то, что падишах объявит Мехмеда своим официальным наследником. Впрочем, шансов на это было слишком мало.

Вскоре принца ждал очередной удар – тяжело заболела его мать, Хюма-Хатун. Она была незнатного рода и потому никогда не входила в число официальных жен султана. Мурад не испытывал особой любви ни к ней, ни к ее сыну, которого в раннем детстве отослал прочь из столицы. Но долгая опала лишь укрепила связь между матерью и сыном, научила их дорожить друг другом.

Кто знает, сколько слез пролила эта женщина, взывая к небесам, чтобы те защитили и оберегли ее чадо, сколько ночей провела без сна возле колыбели, пугаясь каждого шороха и поджидая подосланных султаном убийц.

Горе и страх подорвали ее и без того слабое здоровье – она угасала стремительно, и никакие лекарства уже не могли здесь помочь. Никогда прежде мне не доводилось видеть Мехмеда в таком подавленном состоянии. Дни и ночи он проводил у постели матери, иногда брал с собой маленького Баязида, а тот, не понимая, что происходит, пытался развеселить окружающих своими невинными шалостями. Принц улыбался и плакал, глядя на двух самых дорогих его сердцу людей, одного из которых он скоро потеряет.

Хюма-хатун скончалась в августе 1450 года. Ее тело было захоронено в Бурсе в специально выстроенной Мехмедом закрытой гробнице – тюрбе[64]. Принц нескоро оправился от этого удара и, в течение нескольких последующих месяцев, я ни разу не видел, чтобы хотя бы тень улыбки касалась его губ. Зато все чаще проявлялась другая, темная сторона его натуры, которая заставляла придворных дрожать от страха и жаться по углам при одном только появлении принца. Желая обуздать неконтролируемый гнев и хотя бы ненадолго позабыть о своей утрате, Мехмед часто уезжал на охоту в сопровождении немногочисленной свиты, состоявшей из нескольких слуг, сокольничего, а также верного и немногословного Омара. Подобные выезды растягивались порой на несколько недель, и я ненавидел эти пустые, наполненные бездельем, дни, которые не могли заполнить даже книги, свезенные в дворцовую библиотеку со всех уголков мира.

Не стану скрывать, за последние несколько лет я успел сильно привязаться к Мехмеду. Он был мне как младший брат, который рос, креп и менялся под моим чутким присмотром. Однажды этот юноша заменит своего отца на престоле и обретет невиданное могущество. Что станет с ним тогда? Не затмит ли власть его светлого разума, не усугубит ли его пороки, не сделает ли чудовищем, которое смешает этот мир с золой?

Я вижу в нем задатки великой личности, но все зависит от того, какой путь изберет шахзаде – возвысится ли он в своей мудрости и справедливости до Соломона или, окутанный безумием, уподобится Ироду или Иораму[65].

Чувствуя ответственность за жизнь и поступки Мехмеда, я полагал, что именно мне предстоит сделать так, чтобы принц не ошибся и сумел сделать правильный выбор. Когда настанет время.

Однако, как мужчина и друг я мог взывать лишь к разуму наследника, тогда как любимая женщина могла бы воззвать к его сердцу. И там, где мне приходилось пробираться окольными путями, она ступала уверенно и твердо.

Именно поэтому я остро нуждался в поддержке повелительницы гарема – Гюльбахар. Мы часто виделись с ней в саду, где она сопровождала своего маленького сына Баязида, однако заговорить ни она, ни я не решались – слишком много глаз и ушей следили за каждым нашим движением и словом. Но отсутствие шахзаде побудило меня сделать первый шаг. Для этого я сконструировал несколько глиняных и деревянных игрушек для Баязида, который тот принял с поистине детской радостью.

– Ты так избалуешь моего сына, – смеясь произнесла Гюльбахар, когда маленький принц в очередной раз побежал играть с новой поделкой.

– Вряд ли мои скромные подарки пойдут ему во вред, госпожа, – возразил я. – Дети в этом возрасте не восприимчивы ни к добру, ни ко злу. Молот жизни только занесен над стержнем души Баязида, и лишь от того, кто станет кузнецом, зависит вся его дальнейшая судьба.

Гюльбахар посмотрела на меня с нескрываемым интересом, похоже, она давно ждала нашего разговора.

– Ты прав, но где же найти такого умелого кузнеца, что стал бы служить моему сыну столь же усердно и преданно, как ты служишь его отцу?

– Преданность может быть слепа, и в таком случае от нее мало пользы. Человек должен заслужить верность других своими делами и благими устремлениями. И здесь нужен не слуга, но учитель, который сумел бы завоевать доверие Баязида. К сожалению, при дворе таких людей крайне мало.

– А ты, Константин? – вдруг спросила Гюльбахар. – Ты сумел завоевать доверие Мехмеда?