Вацлав Нижинский. Новатор и любовник - Ричард Бакл

время одного из них Карсавиной и Нижинскому пришлось повторить целый балет «Призрак розы», а Карсавина произнесла речь. «Дягилев послал меня за занавес, где я произнесла экспромтом свою первую речь, объявив публике, что мы охотно доставим ей удовольствие и повторим весь спектакль, но надеемся, что в ответ зрители проявят щедрость во время предстоящего сбора средств». Несомненно, именно этот случай вдохновил Кокто на создание карикатуры, на которой Вацлав похож на боксера, сидящего в углу ринга. Василий обмахивает его полотенцем, а за ними доброжелательно, но озабоченно наблюдает Дягилев. Леди Рипон и леди Джульет Дафф приехали в Париж на Новый год, последняя таким образом установила своего рода рекорд по числу увиденных выступлений Вацлава в «Призраке розы» в трех городах за первые девять месяцев существования балета. Первый год деятельности собственной труппы Дягилева принес большую славу. В первый день Нового, 1912 года леди Рипон устроила вечер в «Ритце» для своих друзей. Кокто нарисовал для нее Нижинского в роли Розы, надписав рисунок: «А madame la marquise de Ripon, un dessinateur accidental, respectueux et charme»[223]; Вацлав тоже подписал его. Леди Рипон и ее дочь — первые светские дамы, которые стали повсюду сопровождать Вацлава.

Глава 5

1912

(Январь — август 1912)

1912 год, встреченный русскими в Париже, станет годом французских композиторов Рейнальдо Ана, Дебюсси и Равеля; годом дебюта Нижинского как хореографа и последовавшего в результате отъезда Фокина; годом смерти Томаша Нижинского и замужества Брониславы.

Стравинский уже закончил композицию, но еще не сделал оркестровки «Весны священной». Он надеялся, что Дягилев поставит ее весной, но эти планы не осуществились.

«В конце января, — пишет он, — я отправился в Берлин, где выступал тогда балет, чтобы обсудить с Дягилевым постановку. Я нашел его очень расстроенным из-за состояния здоровья Нижинского, он только о нем и говорил; что же касается „Весны священной“, единственное, что он сказал по этому поводу, так это то, что не сможет поставить ее в 1912 году. Понимая, как я разочарован, он попытался утешить меня, пригласив сопровождать балет в места его следующих гастролей — в Будапешт, Лондон и Венецию*[224]. Я совершил это путешествие с ним в эти города, тогда новые для меня и ставшие любимыми с тех пор. Однако настоящая причина, по которой я так легко согласился с тем, что постановку „Весны“ отложили, заключалась в том, что я уже начал обдумывать „Свадебку“. Во время этой берлинской встречи Дягилев поощрял меня использовать для „Весны“ огромный оркестр, заверяя, что размер нашего балетного оркестра значительно возрастет в следующем сезоне. Если бы не его слова, я не уверен, что мой оркестр стал бы таким большим».

Нижинский оказался подвержен простудам, одной из причин, подрывавших его здоровье, очевидно, была его чрезмерная перегруженность работой. Наряду с «Клеопатрой», «Сильфидами» и «Карнавалом», балетами, которые Берлин уже видел два года назад, труппа исполнила «Шехеразаду», «Князя Игоря» и «Призрак розы» (пользовавшиеся чрезвычайной популярностью), а также «Павильон Армиды», «Жизель» и «Лебединое озеро». В последнем балете впервые выступила Карсавина, и Дягилев был приятно удивлен ее виртуозностью*[225]. Они с Нижинским танцевали во всех балетах репертуара, за исключением «Половецких плясок» в «Князе Игоре».

Наконец-то приступили к постановке «Синего бога», и в Берлине Фокин постепенно начал сложную работу над хореографией балета, включив в него фрагменты сиамского танца, который помнил по гастролям сиамской труппы, состоявшимся в Петербурге несколько лет назад.

Дягилев подписал контракт с немецким импресарио, по которому должен был дать пятьдесят три представления в Берлине в течение 1912 года, разделив их на два сезона, один из которых состоится в начале, другой — в конце года. За январскими выступлениями в Берлине должен был последовать с таким нетерпением ожидаемый сезон в Народном доме в Петербурге, который должен был начаться (несколько позднее, чем первоначально планировалось) 24 февраля и продолжиться в марте. В начале января Дягилев телеграфировал из отеля «Кайзергоф» Кшесинской в Петербург с просьбой узнать, возможно ли будет вновь привлечь к работе Пильц. Одновременно он вел переговоры с двумя экзотическими танцовщицами, Напьерковской и Матой Хари (которую впоследствии обвинили в шпионаже и расстреляли). Он хотел, чтобы они исполнили партии Богини и Девушки в «Синем боге», надеясь удивить ими русскую столицу. То была отчаянная попытка повторить сенсационный успех Иды Рубинштейн в его ранних экзотических балетах. Он договорился с Матой Хари на семь представлений за 3000 франков плюс путевые расходы, но ему не удалось заручиться участием Напьерковской на шесть недель за 6000 франков. Для того чтобы усилить состав труппы, он подписал также контракт с Карлоттой Замбелли из Парижской оперы. Ей обязались заплатить 20 000 франков за семь представлений плюс путевые расходы. Она должна была танцевать в «Жизели», «Призраке розы», «Жар-птице» и еще в одном спектакле по согласованию, по-видимому, ее выступления намечались на те вечера, когда Карсавина выступала в Мариинском.

А пока строились планы гастролей Русского балета в августе в Довиле в Нормандии, их организатор Корнюше намеревался превратить этот город в самое дорогое и элегантное место для развлечений миллионеров, чтобы его летний сезон соперничал с зимним и весенним сезонами в Монте-Карло. Чакки из Южной Америки, которого Астрюк со своей страстью к кодам прозвал Хименой, по необъяснимой причине наградив его именем героини корнелевского «Сида», надеялся увезти русскую труппу за океан сразу же после окончания гастролей в Довиле. В конечном итоге это путешествие будет отложено на год.

20 января произошла большая беда — дотла сгорел Народный дом*[226]. Все попытки Дягилева найти другой театр для Русского сезона оказались напрасными. Ему пришлось не только расторгнуть контракт с Замбелли и Матой Хари, но и искать работу для труппы, чтобы занять ее до апреля, когда начнется сезон в Монте-Карло. Последовал поток телеграмм. К этой деятельности подключился немецкий импресарио. Чудом удалось договориться в столь короткий срок о трех днях в Дрездене, восьми представлениях в течение трех недель в Вене и неделе в Будапеште. Таким образом положение было спасено.

Но Карсавина должна была вернуться в Россию, где рассчитывала выполнить свои обязательства перед Мариинским театром, одновременно принимая участие в дягилевском сезоне в Народном доме. Она рассказывает:

«Как нечто само собой разумеющееся, Дягилев заявил мне: „Вы, Тата, конечно, не собираетесь нас покинуть. Мне поставили непременным условием ваше участие“. — „Но мой отпуск кончается, Сергей Павлович“. — „Это все пустяки, сейчас никто не ходит в Мариинский театр, кроме учащихся молокососов. Телеграфируйте и попросите продлить