Чёт и нечёт - Лео Яковлев

Поскольку им предстояло принести сюда еще вещи, Ли и Нина решили посвятить этот день Ялте. Набродившись вдоволь и совместив ужин с обедом тут же в гостиничном ресторане, они отправились в свой чистенький уютный номер, приняли ванну и всю ночь любили друг друга и в ванне, и в постели с небольшими перерывами на сон. Впадая в забытье, Ли уже не различал, кто находился в его руках: его синеокая Нина или прекрасная итальянка, тем более что он чувствовал и ее, изнемогающую от любви где-то рядом.

Поздним утром обе пары столкнулись в холле. Итальянка открыто и радостно улыбнулась Ли.

— Здравствуй, милый, — сказала она.

Ли в ответ приветственно поднял руку, а итальянец полушутя-полусерьезно сказал ей:

— Так это его ты любила сегодня ночью? Я ведь чувствовал, что ты — не моя!

Чары еще не отошли, и Ли воспринимал смысл их разговора через ее сознание.

— Это не зависело от моей воли, — ответила она.

— Так может, нам поменяться на день? Она тоже хороша, — сказал итальянец и откровенно с любовью посмотрел на Нину так, что та залилась румянцем.

— Боюсь, что после этого мальчика ей даже такой красавец, как ты, будет неинтересен! — ответила его подруга.

— Ты меня удивляешь почти каждый день каким-нибудь новым трюком, — сказала Нина, когда они спешили к пристани.

— Просто ты меня мало знаешь, — ответил Ли и добавил: — Я не был заметен среди студентов, потому что я не люблю «человеческое общение» — я люблю общение с человеком.

— Какое же общение могло быть у тебя с этой итальянкой, если ты ни одного слова по-итальянски не знаешь?

— Ну, несколько слов я все-таки знаю, но слова нужны для «человеческого общения», а в общении с человеком можно обойтись и без них, как ты это видела.

— Но я так не могу!

— Жизнь научит, если это тебе потребуется.

— А когда она научила тебя?

— Ты ведь знаешь, я несколько лет был на Востоке, и мне там часто приходилось обходиться без слов, — пояснил Ли, зная и чувствуя, что даже самому близкому человеку сказать всю правду о себе он не имеет права.

Память об этом разговоре на уютной ялтинской набережной долго смущала сердце Ли какой-то своей душевной неуютностью, ибо она несла в себе его обреченность на одиночество. Много лет спустя он прочитал у Набокова слова, напомнившие ему его сомнения тогда и потом:

Признаюсь, хорошо зашифрована ночь,но под звезды я буквы подставили в себе прочитал, чем себя превозмочь,а точнее сказать я не вправе.

После этих слов Ли вспомнил и то давнее солнечное ялтинское утро, и ему показалось, что в синеве неба он видел тогда горящие звезды, звезды его жизни.

Их теплоходик медленно скользил в сторону Алупки. Нина рассказывала о дворцах и парках: весь берег от Ялты до Ласточкина гнезда она несколько лет назад исходила пешком и теперь с восторгом узнавала с моря знакомые места. Ли радовала ее радость. При всем своем крайнем индивидуализме Ли относился к натурам, высоко ценившим радость других людей, особенно тех, кто был ему близок, мил и интересен. Это его качество распространялось и на любовные игры, в которых главным для него всегда было удовлетворение женщины, а не свое собственное, и видеть весь ее путь к высшим пределам страсти было для него истинным наслаждением. Чтобы свое наслаждение продлить, он старался всем, чем мог, удлинить этот сладкий путь, делая неожиданные остановки и повороты, а потом, когда все уже было позади, он обволакивал почти бездыханную любимую медленными безгрешными и даже целомудренными ласками, даря ее измученному телу новые силы, а ее душе — безмерную благодарность за пережитые муки. И те, с кем близко сводила его жизнь, до конца своих дней помнили о пережитой с ним радости земного бытия.

Ли слушал Нину и рассматривал берег, но думал о другом. Он думал о прошедшей ночи, когда он, измученный страстью и ласками, забывался в кратком сне или даже полусне, а за полуоткрытым окном то ли в его воображении, то ли наяву клубился розовый рассвет, и он слышал в нем голоса. Голоса эти казались ему знакомыми, но до конца он их не узнавал. Лишь однажды, он услышал голос Рахмы, тихо читавшей стихи: «Прибегаю к Господу рассвета…», голос любимой, пропавший где-то вдали уже на второй строчке этой суры. Звучали и имена звезд и деревьев, но какие — Ли не мог вспомнить.

По крутой лестнице, которая вела над поющим ручьем по окраине большого парка, они поднялись в городок и побрели по его поднимающимся вверх по склону холма узеньким улочкам. Вскоре Ли понял, что он знает здесь каждый камень.

— А вот и гостиница, — вдруг сказал он.

И когда они подошли ближе, это небольшое здание действительно оказалось гостиницей «Магнолией», и Ли сердцем и душой ощутил, что он вернулся туда, где начался его земной путь. Первый круг его жизни завершился. Ли понимал, что ему следовало бы побыть здесь, вспомнить людей, своими судьбами и даже жизнью заплативших за то, чтобы он, Ли, выполнил предназначенное и дожил до этого дня. Но сейчас он был не один. Рядом был бесконечно близкий ему, особенно после минувшей ночи в «Ореанде», человек, но — не посвященный в тайную сущность его жизни. И Ли дал себе зарок вернуться сюда, если будет жив, и отдать долг своему прошлому, начавшемуся здесь.

Они вышли на небольшую площадь, уют которой не мог нарушить даже памятник вечно живому, и Ли остановился, сказав:

— Вот здесь была мечеть…

Внезапно их уединение среди людей было нарушено. В их мир ворвалось Зло в облике какого-то плотного типа средних лет с перекошенной мордой.

— Это — татарин! Это — татарин! Им запрещено здесь бывать! — кричат он, обращаясь к стоявшему поблизости милиционеру и показывая на Ли. — Я их хорошо знаю, а за этим давно слежу! Вот сейчас он указал на место, где была мечеть!

Милиционер осмотрел Ли и спросил:

— Вы — татарин?

— К сожалению, нет, — ответил Ли.

— Вы можете показать мне какой-нибудь документ?

Ли дал ему паспорт, и тот, немного отступив от набежавших на шум и крики любопытных, пролистал его, поглядел на Ли, а затем вернул Ли.

— Нет, он — не татарин! — сказал он спокойно.

Ли с интересом посмотрел на типа с перекошенной мордой и так же спокойно, четко выговаривая слова, сказал ему:

— Ман сен-и она-ни кут’ын-га сик’эй!

Тот опять взвился:

— Нет, он — татарин! Ты бы знал, что он мне сейчас при всех сказал!

Милиционер начал сердиться и тоже перешел на «ты»:

— Я проверил, что он не татарин. Я не понимаю, что он сказал, а ты понимаешь! Так, может быть, ты сам — татарин? А ну, покажи паспорт!