Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы - Абрам Рейтблат

Ясинский передает выразительную беседу, которая послужила толчком к газетному выступлению Надсона против Буренина. Надсон говорил своим собеседникам: «…я бы хотел от всей души, чтобы Буренин ругал меня! Вы не поверите, как меня тяготит, что он молчит обо мне, а по временам даже отзывается с некоторой похвалой о моих стихотворениях». Один из участников беседы возразил ему: «Ведь, кажется же, Суворин издал вашу книгу, и я слыхал в Петербурге, что это было сделано по совету Буренина». Ответ Надсона был весьма выразителен. «Может быть. Да, да, это ужасно, – нервно заметил Надсон. – Все равно книга моя пошла бы. Наконец, что же из этого, Суворин издатель и он имел выгоду на моей книге, – ведь книга разошлась. Скажите, пожалуйста, разве я должен быть благодарен издателю за то, что он нажился на мне? <…> Я бы дорого дал, чтобы Буренин, наконец, стал моим врагом». На это Ясинский заметил: «Так что ж, это легко сделать. Вам стоит только в своих критических статейках сказать несколько слов по адресу Буренина». Надсон ответил: «Я так и сделаю. Да, да, я сейчас же что-нибудь напишу! У меня уже рука чешется»666.

Возможно, Ясинский беллетризировал ситуацию и вольно изложил эту беседу, но настроение Надсона передано тут, судя по всему, верно.

Повод Надсону для выступления Буренин дал своей «поэмой в прозе» «Обезьяна», которую начал печатать в газете 23 мая 1886 г. Там он доказывал, что в современной литературе стихи «унижены и опозорены жалкими пискунами и бумагомарателями, принимающими себя за поэтов на том только основании, что они подбирают рифмы вроде “ножницы” и “любовницы”, “кратер” и “характер”. Крохотные поэтики своим писком и мяуканьем совсем отбили у читателей вкус к стихам». Далее Буренин утверждал, что «стихи могут быть изложены прозой и немного потеряют от этого, разумеется, при условии, чтобы проза была хороша. Отсутствие рифм беда небольшая, точно так же, как их присутствие – не большая выгода»667.

Окруженный восторженными поклонниками и поклонницами, упоенный успехом книги, выдержавшей в краткий срок несколько переизданий, Надсон не рассчитал свои силы и возможности и ввязался в борьбу с опытным журналистом, за четверть века газетной и журнальной работы в тонкостях изучившим искусство литературной полемики. К тому же в фельетонистике Надсон (в отличие от поэзии) не проявил умения и убедительности. Вместо того чтобы вести принципиальную полемику в этической и идеологической плоскости, остановившись на оскорбительности и грубости буренинских выражений, стремлении перенести полемику из литературной сферы в сферу частной жизни, националистических выпадах и т.п., Надсон ограничился чисто литературными аспектами. В результате его упреки в адрес Буренина были чрезвычайно сильными и резкими, но при этом мало обоснованными.

В своем очередном критическом фельетоне в «Заре» (Надсон вел там обозрение современной литературы), помещенном 4 июня, о прозе Буренина Надсон писал, что «порнография самого низкого качества бьет в глаза с каждой страницы этих “реалистических повестей из действительной жизни”. “Вздрагивающие бедра”, “обнаженные плечи”, “античные руки”, “неприкрытая грудь” – “падение” в начале рассказа, “падение” в середине и “падение” в конце… сцены в спальнях, будуарах, купальнях и иных местах, излюбленных порнографистами, – все это рассыпано в повестях графа Жасминова в таком изобилии, что становится совершенно непонятным, при чем тут “серьезные (!) и грустные (!) думы о реалистической правде и глубине” [, о которых писал Буренин]»668.

Однако, не отличаясь особыми достоинствами, повести Буренина не были порнографическими не только по современным меркам, но и по представлениям того времени. Более того, они носили пародийный характер. Так, завершая повесть «Преступница или нет?», Буренин писал: «Я накануне прочел “На ножах” г. Стебницкого, “Концы в воду” г. Ахшарумова и еще кое-что из той “интересной” беллетристики, которая, по милости судьбы, начинает пленять современную публику. Читал я все это недаром: мне хотелось написать этюд о пошлости приемов, банальности эффектов и внутренней пустоте этой беллетристики»669. Так что речевые штампы (в том числе и цитируемые Надсоном) должны были восприниматься читателем как воспроизводящие язык пародируемого слоя литературы.

В стихах же Буренина Надсон находил плохие рифмы и пошлое остроумие. Он заявлял, что, в отличие от книг молодых поэтов, сборники стихов Буренина плохо раскупаются. Чтобы продемонстрировать ошибочность взглядов Буренина, Надсон в своем фельетоне дал стихотворный вариант нескольких строф баллады, изложенной Бурениным в «Обезьяне» прозой.

Конечно, как у любого поэта-сатирика, у Буренина было немало проходных вещей. Но в целом его сатирико-пародийный дар ценили многие литераторы. Гаршин, например, «комические стихотворения Буренина декламировал наизусть, когда разойдется». Толстой называл его «талантливым» и находил у него «стихотворения превосходные, прекраснейшие». А. Блок соглашался с ним. Остроумным считали его также Лесков и Н.К. Михайловский670. Так что оценки Надсона выглядели достаточно пристрастными и противоречили собственным впечатлениям значительной части читателей.

Буренин ответил Надсону через две недели статьей «Урок стихотворцу», причем не в своем пятничном «подвале» газеты (в котором еженедельно появлялись его «Критические очерки»), а в другой день недели, в рубрике «Маленький фельетон», в которой обычно не печатался (что свидетельствует о спешке, стремлении отозваться поскорее). В довольно обширном ответе Буренин сосредоточился на трех пунктах. Во-первых, он справедливо утверждал, что писал не о молодых поэтах, как полагал Надсон, а о «жалких пискунах и бумагомарателях», «крохотных поэтиках». Во-вторых, он едко замечал, что у Надсона «практический, лавочный взгляд на поэзию: для него несомненный патент достоинства стихов заключается в их хорошей распродаже», а тогда он «должен признать чудеснейшими стихами опереточные куплеты», сборники которых распродаются успешнее всего. (От себя добавлю, что и «Вечерние огни» Фета тогда почти не раскупались.) И наконец, в-третьих, проанализировав свою и надсоновскую версии баллады, он продемонстрировал, что у Надсона «народная легенда превратилась в фразистую рифмованную шумиху, король Гарольд и его дочь заговорили во вкусе газетного либерализма», причем «рифма и размер заставляют его беспрестанно присочинять лишние, неточные и банальные фразы»671.

Затем Буренин 20 июня опубликовал стихотворную пародию на Надсона, а тот 27 июня и 11 июля поместил очередные возражения и нападки.

После этого Буренин выдержал паузу. Очередной его выпад последовал в ноябре (вскоре после того, как Надсон получил Пушкинскую премию) – предметом насмешек послужили «вздорность однообразных неточностей и банальность языка стихотворцев», недавно появившихся на литературной сцене, причем в качестве поставщиков «рифмованной риторики» были рассмотрены исключительно поэты еврейского происхождения – Фруг, Минский и Надсон, а специально на примере Надсона демонстрировалось, что сейчас «маленькие стихослагатели смело воображают, что они крупные поэты, и считают долгом представиться перед взором читателей со всякими пустяками, которые выходят из-под их плодовитых перьев»672.

Еще через две недели Буренин объявил Надсона «наиболее выразительным представителем» «куриного пессимизма», когда «маленький поэтик, сидящий на насесте в маленьком курятнике, вдруг проникается фантазией, что этот курятник представляет “весь мир” и что он служит для него тюрьмою. Вообразив такую курьезную вещь, поэтик начинает “плакать и метаться, остервенясь душой как разъяренный зверь”, он начинает облетать воображаемый им мир “горячею мечтою”, он начинает жаждать – чего? Сам не ведает чего, по его же собственному признанью <…>»673.

Все это – выражения очень резкие, но касающиеся литературной сферы и не переходящие рамок допустимого в то время. Неприличные, носящие клеветнический характер выпады, затрагивающие личную жизнь Надсона, которые цитирует Р. Весслинг из статьи Буренина от 13 ноября («Говорят, что притворство это практикуется с замечательным искусством и очень способствует возбуждению в читателях интереса к плодам вдохновения мнимо недугующих паразитов, представляющихся больным, калекой, умирающим, чтобы жить на счет частной благотворительности»), были сделаны без упоминания его имени; смысл их понимали только сам поэт и люди из его ближайшего окружения, но отнюдь не широкая публика.