Пташка - Ксения Скворцова

— Кто же тогда, по-твоему, убил отца? — с вызовом спросила Гнеда.

Стойгнев пожал плечами.

— Доподлинно неизвестно, но отец и кормилич всегда считали, что это были братья Этайн, мстившие за сестру.

Гнеда растерянно нахмурилась, застигнутая врасплох новыми и неожиданными сведениями. Стойгнев заметил её замешательство и недоверчиво усмехнулся:

— Разве ты не знаешь, как умерла твоя мать? — Князь внимательно посмотрел на смятённую Гнеду, и, не дождавшись ответа, продолжил. — Она не сумела разрешиться вторым ребёнком. Ей было далеко до срока, и что-то пошло не так. Это случилось после ссоры с Ингваром.

Голова закружилась, и Гнеда пошатнулась. Она не знала, как понимать слова молодого князя. Мог ли Фиргалл ошибиться? Мог ли лгать Стойгнев?

— Сядь, — приказал князь, и его голос прозвучал чуть мягче. — Я не знаю, как было на самом деле. Лишь слышал, что говорили люди. — Он перевёл отстранённый взгляд на очаг, бездумно перебирая пальцами изумруды на кубке. — Отец был вне себя от горя, когда она умерла. Златокудрая ведьма околдовала его. Всегда улыбающаяся, всегда красивая. Бедная мать, куда ей было тягаться с ней. — Стойгнев будто забыл о присутствии Гнеды. — Даже через столько лет я закрываю глаза и слышу этот запах. Она всегда пахла цветами. Ландышами. Обманчиво приятный вначале, проклятый запах начинал душить своей приторностью до тошноты, до головной боли. — Стойгнев неожиданно посмотрел прямо на Гнеду. — Ты пахнешь иначе. Но сеешь раздор не хуже своей матери. Значит, ты собиралась убить отца?

— Да, — просто ответила девушка. Она не стала говорить, что почти сразу поняла, что не сможет этого совершить.

Князь мрачно кивнул.

— А теперь скажи, кто за тобой стоит.

Гнеда подняла на него глаза, растерянно моргая.

— Не притворяйся. Я никогда не поверю, что какая-то девчонка ни с того, ни с сего смогла вдруг в одиночку проникнуть в княжеский дом, да ещё и посягнуть на жизнь правителя! Теперь я вижу, что наша первая встреча не была случайной. Как и твоё удивительное спасение Судимира. Кто-то помогал тебе, кто-то подстроил всё так, чтобы ты оказалась в нужном месте в нужное время. Что вы задумывали? После убийства отца, что было дальше в вашем замысле? Моя казнь? Захват престола?

— Я была одна, клянусь тебе. Я не надеялась, что останусь жива, и не размышляла, что будет после.

— Неужели ты полагаешь, я поверю? — Стойгнев порывисто встал, резко отставляя кубок, так что часть вина выплеснулась наружу. Кровавая струйка медленно устремилась по крутому боку к белой льняной скатерти. — Кто твои сообщники? Кто-то из бояр? Или чужеземцы? Ты сказала, что тебе помогал твой родич из сидов?

Гнеда почувствовала, как немеют руки и ноги. Он не верил ей. Стойгнев вёл себя так, словно между ними не было этого года, наполненного взглядами и мимолётными прикосновениями. Словно не было ни плаща, накинутого на её плечи, ни ласковых слов. Ныне он был князем, допрашивающим преступницу, и только. Девушка подспудно знала, что бы она ни сказала, не будет принято им на веру. Он подозревал её тем сильнее, чем больше позволил себе обмануться в ней раньше. Стойгнев не был тем, кто даёт вторые попытки, и, осознав это, Гнеда по-настоящему испугалась.

Почему-то девушке казалось, что она успела завоевать пусть маленькую, но часть его сердца, и они могут говорить как друзья. Что она сумеет объясниться с ним просто и открыто. Что она встретит если не прощение, то понимание. Но всё оказалось совсем не так. Случившееся разом поставило Гнеду за черту, которую стало невозможно переступить обратно. Она больше не была для Стойгнева девушкой, руку которой он мог погладить. Гнеда отныне являлась предательницей, слова которой ничего не стоили.

Перебарывая страх, колотивший её ослабшее тело, девушка поднялась, встречая грозный взор князя.

— Клянусь, я не умышляла против тебя. Я была одна, и хотела лишь отомстить человеку, сделавшему меня сиротой. Лишившему всего в жизни.

— Это ложь, — сквозь зубы прошипел Стойгнев.

— Это правда! — возразила Гнеда, опьянённая собственной смелостью. — Если бы мой отец остался жив, то не ты бы нынче сидел здесь, в этих покоях! На княжеском знамени вместо вепря реял бы сокол! Всё было бы по-другому, и ты бы не смел говорить со мной так! Мы с тобой были бы…

Девушка осеклась, но Стойгнев прищурился. Он успел понять.

— Мы с тобой что? Были бы мужем и женой? — Князь недобро усмехнулся. — Да, мне известно, что с колыбели я был обручён с Яронегой. — Он наклонился к ней и произнёс громким отчётливым шёпотом: — Но княжна погибла.

От бессилия глаза Гнеды увлажнились, но Стойгнев лишь хмыкнул. Он не верил даже её слезам.

— Стража! — крикнул он, и почти сразу на пороге появился высокий гридин. — В холодную клеть! — Кивнув на девушку, он снова взял кубок и сделал глубокий глоток. — Там ты быстро всё вспомнишь.

33. Клетка.

Гнеда успокаивала себя тем, что всё могло бы сложиться куда хуже. Фиргалл в своё время рассказывал о страшных ямах-порубах, в которые бросали неугодных. Если они держались открытыми, туда засекал дождь и снег, ежели закрывались, то пленник находился в вечном мраке и духоте. В клети без окон было темно и зябко, но сквозь щели просачивался хоть какой-то свет, и, в конце концов, она не была врыта в землю.

Рядом с единственной лавкой на грязном, покрытом лежалой соломой и серым комковатым песком полу валялась толстая ржавая цепь, прикованная к стене, и с содроганием глядя на железные крючья, Гнеда испытывала благодарность Стойгневу хотя бы за то, что он не заставил надеть на неё вериги.

Девушку не пытали и не били, ей даже оставили щербатый кувшин с водой и кусок хлеба, и Гнеда убеждала себя не терять присутствия духа. Но как бы ни были сносны её условия по сравнению с тем, что могло бы быть, темница оставалась темницей.

Больше всего изнуряла невозможность понять, сколько прошло времени. Иногда Гнеде казалось, что она лишь вчера разговаривала со Стойгневом, иногда чудилось, будто минула седмица.

Кроме мрачной старухи, появлявшейся, чтобы доставить еду и вывести её в надетом на голову зловонном мешке по нужде, Гнеда никого не видела. Князь, очевидно, ждавший от девушки признания и выдачи приспешников, отчего-то больше