Тайна Богоматери. Истоки и история почитания Приснодевы Марии в первом тысячелетии - Митрополит Иларион
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Феодот Анкирский
Одним из горячих сторонников Кирилла был Феодот, епископ Анкирский[676]. О его жизни известно немногое. Он был активным участником Ефесского Собора 433 года. В 438 году к нему письменно обращался святой Кирилл. Однако к 446 году его уже не было в живых, когда его преемник по кафедре Евсевий участвовал в рукоположении святителя Прокла на Константинопольскую кафедру[677]. Три его проповеди включены в Деяния III Вселенского Собора и содержат материал, посвященный рождению Христа от Девы. Кроме того, его перу принадлежит отдельная беседа в честь Богородицы.
Первая рождественская проповедь Феодота, включенная в Деяния Собора, открывается торжественным зачином, в котором провозглашается и разъясняется догмат о рождении Христа от Девы:
Природа никогда не знала родившей девы. Благодать же явила и родившую, и сохранила Деву; сделала Ее матерью и не повредила девства. Ибо благодать сохранила чистоту. О земля незасеянная, произрастившая спасительный плод! О Дева, превзошедшая сам рай сладостей! Ибо рай принес известный род растительности, произведши из девственной земли растения; но сия Дева лучше той земли. Ибо произвела не дерева плодоносные, а жезл Иессеев, приносящий спасительный плод людям. И та земля была девственна, и сия — Дева; но там Бог повелел рождаться деревьям; а здесь Сам Творец по плоти сделался семенем этой Девы. Ни та земля не имела семян до произведения дерев, ни эта рождением не нарушила девства. Дева сделалась славнее рая. Ибо рай был перед Богом землей возделываемой, а эта родила по плоти Самого Бога, когда Он восхотел соединиться с природой человека. Видишь ли, каким образом совершилось чудесное таинство, превосходящее законы природы? Видишь ли сверхъестественное дело, совершенное единственно силой Божией? Видишь ли Слово, рождающееся превыше всякого слова? Ибо что Родившийся есть Бог Слово, явно из того, что Он не нарушил девства. Рождающая только плоть перестает быть девой; но так как родилось во плоти Слово Божие, то Оно сохраняет девство, являя Себя Словом[678].
Далее проповедник объясняет, каким образом соотносится рождение Бога Слова в вечности от Отца с Его же рождением на земле от Девы: «Будучи Богом, Он усвоил Себе рождение, а не рождение сделало Его Богом»[679]. Это означает, что родившийся от Марии изначально был Богом, а не стал Богом в процессе Своего человеческого возрастания. Отсюда один шаг до логического вывода: родившая Его Дева по достоинству может именоваться Богородицей. Само это слово в беседе отсутствует, но вся логика повествования ведет именно к такому выводу.
В своей беседе Феодот считает нужным изложить учение о взаимообщении свойств двух природ в Иисусе Христе и об обожении человека как цели Боговоплощения: «Он сделался подобным мне, чтобы возвести до Своего достоинства нашу природу. Ибо соединение производит это, сообщая одному то, что свойственно другому. Итак Он, будучи Богом, сделался человеком для того, чтобы человек был богом, возвысившись чрез эту связь до божественной славы, так чтобы один и тот же и был прославлен как Бог и претерпел то, что свойственно человеку»[680]. Иными словами, восприняв на Себя человеческую плоть, Бог обоживает Ее, возводит до божественной высоты.
О Боговоплощении Феодот говорит как о кенозисе (κένωσις) — «уничижении», «истощании», «обнищании» Бога, отталкиваясь от учения апостола Павла о том, что Христос «уничижил (ἐκένωσεν) Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Флп. 2:7–8).
Но приходит Владыка всех в образе раба, окруженный бедностью, чтобы не устрашить уловляемого им, рождается в незнатном месте, избрав для этого неизвестную область; рождается от бедной Девы, принимает всю нищету, чтобы без шума уловить человека во спасение. Ибо если бы Он родился в знатности и явился окруженный великим богатством, то неверующие сказали бы, что богатство произвело перемену во вселенной. Если бы Он избрал великий Рим, то опять перемену во вселенной отнесли бы к силе гражданской. Если бы Он был сын царя, то успех приписали бы власти. Если бы Он явился сыном законодателя, то успех приписали бы его законам. Но что Он делает? Он проходит все состояния бедности и незнатности, все степени скудости, для многих неизвестные, чтобы в преобразовании мира познано было действие одного только Божества. Для этого Он избирает бедную Мать, еще более бедное отечество; терпит нищету, и эту нищету показывают тебе ясли. За недостатком ложа, на которое Он возлег бы как Господь, Он полагается в яслях… Слово Божие, полагаясь в яслях и живя в нищете, привлекает к Себе богатых и бедных, красноречивых и имеющих недостаточный дар слова. Видишь, каким образом… нищета открыла всем доступ к Нему, обнищавшему нас ради?[681]
Тема божественной нищеты доминирует в оставшейся части беседы, завершающейся исповеданием веры в «одного Господа Иисуса Христа, Бога и Человека вместе, не разделяемого мыслью, чтобы мы, разделяя своими мыслями соединенное, не отвергали Домостроительства спасения»[682]. Здесь имеется в виду учение Нестория, которому на Ефесском Соборе инкриминировали разделение Бога Слова на «двух сынов», что и стало причиной его осуждения.
Вторая рождественская проповедь была зачитана на Соборе в присутствии святого Кирилла. Здесь Феодот развивает ту же христологию, что и в предыдущей беседе, и снова делает акцент на девственном рождении Христа: «Итак Бог родился днесь от Девы, а Дева, сохранив непорочность девства, сделалась Матерью». Рождение Христа от Девы доказывает, что Он был одновременно Бог и Человек: «Ибо ни одна мать человека не остается девой. Смотри, как рождение приводит нас к двум мыслям о самом рожденном. Если Он рожден подобно нам, то Он человек; если же сохранил неповрежденным девство Матери, то все здравомыслящие признают рожденного Богом»[683].
Отвечая на вопрос несторианского оппонента «если Единородный родился от Отца, то как Он опять рождается от Девы?», Феодот объясняет рождение Бога Слова от Девы при помощи аналогии. Слово, которое мы произносим, не имеет физической формы, невидимо для глаз и не подлежит осязанию. Но когда оно облекается в форму букв, то «становится и видимым, и осязаемым… Если то, что сказано устно, напишешь на бумаге, тогда увидишь то, чего ты прежде не видел, и чрез бумагу и буквы сможешь осязать образ речи, которую прежде не мог осязать.
