Бестужев-Марлинский - Сергей Голубов

25 декабря 1832 года вспыхнули притухшие надежды Бестужева на выслугу. Грузинский № 10 линейный батальон получил два солдатских георгиевских креста. Один из них нижние чины и ротные командиры единогласно присудили Бестужеву. Подполковник Васильев (он получил чин за прошлогоднюю осаду) вызвал к себе счастливца. Лицо подполковника было красно, маленькие подслеповатые глазки смотрели в угол.

— Вот что, — сказал он сердито, — тебя, как достойнейшего, выбрали господа ротные командиры и товарищи. Что ж, я не против… Только, брат, сам возложить на тебя орден не могу, — это как хочешь. А пошлю я запрос о разрешении на линию. И тебе и мне спокойнее будет…

ФЕВРАЛЬ 1833 — АПРЕЛЬ 1834

Одна дорога ведет к жизни, и тысячи дорог — к выходу из нее.

Тридцатишестилетний человек, часто влюблявшийся, но никогда не любивший, Бестужев начинал уже думать, что настоящая любовь подобна привидениям, о которых много говорят и которых ник го не видел. Он долго старался понять, отчего не приходит к нему настоящая любовь, и, наконец, догадался:

«Сердце у меня чисто, несмотря на то, что ум XVIII века на этот счет… Более пылкий, чем постоянный, и, может быть, более сладострастный, чем нежный, я губил годы в волокитстве, почти всегда счастливом, но редко дававшем мне счастье… Любила ли хоть одна из них мой ум более моей особы, мою славу более своего наслаждения? Нет… Мало есть людей, которые бы так любили женщин, так близко узнали их и так мало в них нашли… Надо было иметь такое щедрое воображение, как мое, чтобы одевать в воображаемое совершенство действительные пустяки, но я всегда любил себя обманывать, когда обман дает истинное наслаждение… Молодость моя улетает, и я хочу вырвать у нее последние цветы» [90].

Неожиданно в жизнь Бестужева вошла Ольга Нестерцова. Наивность этой простой девушки скоро оказалась такой умной, самый ум Ольги таким душевным и ясным, столько в ней отыскалось жизненной цельности, что Бестужев в первый раз ощутил долгожданное чувство. То, чем он привык покорять женские сердца: разочарованность, мечтательность, разрушаемая скептицизмом и сарказмами, презрительное равнодушие ко всему общечеловеческому, — все это никак не действовало на Ольгу. Она полюбила в нем именно то, что находилось в противоречии с модным типом Чайльд Гарольда из разжалованных, — доброту, искреннюю веселость, не иссякавшую даже под прессом несчастий, благодушие, крепость физическую и нравственную. Гнилостные соки умирания, душный аромат которых так ценился в модной любви, вызывали в Ольге только отвращение. С ней приходилось быть самим собой, и Бестужев был счастлив открыть в ее чувстве к себе полнокровность и здоровый дух, не тронутые искусственным воспитанием. Иногда он вспоминал отца, Александра Федосеевича. Не то же ли самое происходило с ним, когда он решил жениться на нарвской мещанке Прасковье Михайловне? В минуты таких воспоминаний Ольга казалась ему бесценной находкой — менее, чем просто любовница, но неизмеримо более, чем друг. Целуя девушку, он говорил от всего сердца:

— Оленька, невеста моя…

Грубые шутки старого конфидента всех бестужевских романов в Дербенте, Жукова, странно тревожили Александра Александровича. Он не только не бахвалился победой над голубоглазой белошвейкой, но со смешной стремительностью старался обежать в разговорах эту тему. Положительно, Ольга не была для него тем же, что остальные женщины…

Вечером 23 февраля 1833 года Бестужев пил чай у Жукова. За чайным столом собрались живший внизу вместе с Бестужевым городской лекарь Попов, застенчивый и даже робкий молодой человек, штабс-капитан Корсаков и гарнизонный священник Демидович. Денщик Жукова Аксен Сысоев вошел и вытянулся у притолоки.

— Александр Александрович, пожалуйте к себе — девка бельецо принесла…

Лицо Жукова приняло цвет гранатового яблока. Он громко захохотал — не горлом и не грудью, а животом.

— Беги, дружище… Ай да Аксен! Ишь, как иносказательно объясняется…

Гарнизонный священник ухмыльнулся в бороду. Он был похож на кучера в рясе, угловатый и румяный.

Александр Александрович спустился вниз.

Прошло минут пятнадцать. За чайным столом Жукова было очень весело, когда болтовня вдруг оборвалась на полуслове: внизу глухо грянуло.

— Выстрел!.. С кем же это воюет Бестужев? Уж не ворвался ли к нему шальной татарин из немирных?

Жуков и Корсаков шагнули к двери и столкнулись на пороге с бледным Бестужевым. Он появился в комнате на одно только мгновение. Однако все слышали его дикие слова:

— Господа, несчастье… Ольга ранила себя… Погиб я…

Он повернул назад, за ним все ринулись вниз по лестнице. Жуков прихватил свечу. Багровые отсветы плясали по стенам. Толпой пробежали через комнату Попова. В дальней, бестужевской, горнице валялся на полу сроненный со столика шандал. На кровати Бестужева лежала Оленька Нестерцова и стонала:

— Помогите! Ой, смертушка…

Александр Александрович дрожащими пальцами расстегивал кофточку. Мысли его разбегались, как испуганное стадо баранов. Что случилось? Ужас!.. Погибель, погибель!.. Как радостно отвечала сегодня Ольга на ласки, как целовала его руки! Как резвилась! Он забыл про пистолет, всегда лежавший под изголовьем, а курок был взведен. Вот и след огня на подушке. Неосторожное движение и — выстрел.

Попов осмотрел рану.

— Пуля застряла в плечевой кости, там, где кость сия соединяется с лопаткой, — сказал он, поднимаясь с колен.

Жуков приказывал Аксену Сысоеву:

— Беги к коменданту, доложи о происшествии. Да гляди, чтобы духом…

Сысоев метнулся в растерянности, сделал круг по комнате и исчез.

— Это ты хорошо сделал, — заметил Корсаков Жукову, — пускай Шнитников наряжает следствие, а не Васильев.

Бестужев слышал эти отрывочные фразы, но то, что говорила Ольга, казалось ему сейчас важнее всего. Она пришла в себя после короткого обморока и, перебирая пальцами какую-то оборочку на окровавленной кофте, повторяла с закрытыми не то от стыда, не то от слабости глазами:

— Господа, как перед богом… Не виноват он, Александр Александрович… Резвилась я… Прыгала по горнице… Потом на постели прыгала… Подушку плечом двинула… Вот и все… А он, господа, у печки стоял, у печки… Не виноват он!..

— Милая Оленька! Живи лишь, живи…

Священник Демидович подошел к Бестужеву и деловито подмигнул.

— Сейчас ее отысповедаю я — крепче всех следствий будет показание перед престолом господа славы.