Король англосаксов - Эдвард Бульвер-Литтон

Итак, вся надежда Гарольда заключалась в тощих рядах войска, последовавшего за ним на Гастингское поле.

Наступила ночь, освещаемая слабо звездами, мерцавшими сквозь облака. Гарольд сидел с Леофвайном и Гуртом в своей палатке. Перед ним стоял какой-то человек, только что возвратившийся из норманнского лагеря.

– Так значит, иноземцы не узнали тебя? – спросил его король.

– Нет, узнали, государь. Я встретил одного рыцаря, по имени Малье де-Гравиль, как я после узнал. Он как будто верил моим словам и приказал даже подать мне вина и закуски, но вдруг сказал: «Ты – шпион Гарольда и пришел узнать число наших войск. Будь же по-твоему – следуй за мной!» Он схватил мою руку, не обращая внимания на мое смущение, и повел меня сквозь ряды армии, которая так велика, что, кажется, ее и не определить числом. Странно, однако, то, государь, что я заметил в ней больше рыцарей, нежели ратников.

– Да ты шутишь?! – воскликнул с изумлением Гурт.

– Нет. Я видел действительно.

Король продолжал расспрашивать лазутчика, улыбка его исчезала по мере того, как он узнавал подробности военных приготовлений норманна.

Отпустив шпиона, он обратился к братьям.

– Как вы думаете: не лучше ли нам убедиться во всех этих чудесах собственными глазами? – спросил он. – Ночь темна, наши лошади не подкованы, нас никто не услышит… Ну, что скажете на это?

– Ты недурно придумал! – ответил Леофвайн. – Мне действительно очень хочется взглянуть на медведя в самой его берлоге… пока он еще не отведал моего меча.

– А меня просто бьет лихорадка, – сказал Гурт, – и я не прочь поосвежиться в ночном воздухе. Едем: мне известны все тропинки в этой местности, потому что я тут часто охотился. Надо только подождать немного, пока все не успокоится вокруг нас.

Было уж около полуночи, и везде царствовало гробовое молчание, когда Гарольд с братьями и племянником выехал из лагеря.

«Не было с ними провожатых, Ни пеших, ни конных, Не было с ними ничего, Кроме щита, копья и меча.»

Так говорит первый певец норманнских подвигов. Гурт повел своих спутников мимо часовых в лес. Они старались держаться направления, в котором виднелся отблеск огней, светившихся в норманнском лагере. Армия Вильгельма отстояла от саксонских передовых постов только на расстоянии двух миль. Линии ее были сдвинуты так тесно, что разведчикам можно было составить себе приблизительно верное понятие о численности неприятеля, с которым они на другой же день должны были вступить в бой. Саксонцы остановились в лесу на небольшом возвышении, перед широким рвом, через который неприятелю не скоро удалось бы перебраться, если б он заметил разведчиков, так что им не угрожала никакая опасность.

Правильными рядами тянулись шалаши для простых воинов. Дальше виднелись палатки рыцарей и красивые шатры графов и прелатов, над которыми развевались знамена: бургундское, фландрское, британское, анжуйское и даже французское, присвоенное вольницей. Посреди этих шатров возвышалась роскошная палатка герцога Вильгельма, над которой красовался на хоругви золотой дракон. До разведчиков доносились звуки шагов, часовых, ржание коней и стук кузнецов, ковавших оружие. Видно было, как разносили готовое оружие по палаткам и шалашам. Ни смеха пирующих, ни песен не было слышно, хотя, очевидно, никто не спал во всем лагере: все были заняты приготовлениями к завтрашнему дню.

Но вот раздался серебристый звон, исходивший из двух шатров, расположенных по бокам палатки герцога. По этому знаку в лагере все зашевелилось. Стук молотов затихал, и из всех палаток и шалашей потянулись воины. Они размещались по сторонам проулков, оставляя посередине свободный проход. Засверкали тысячи факелов, и показалась процессия рыцарей и отшельников. При их приближении воины опустились на колени и начали исповедовать свои грехи.

Вдруг показался Одо, епископ байесский, в белом одеянии. На этот раз надменный епископ, брат герцога Вильгельма, оказался крайне снисходительным: он обходил поочередно всех воинов, из которых некоторые принадлежали просто к бродягам и разбойникам, – ко всем подходил брат герцога.

Гарольд сильно стиснул руку Гурта, и прежняя ненависть его к этому человеку выразилась в его горькой усмешке. Лицо Гурта, напротив, выражало только печаль.

В то время когда ратники вышли из шалашей, саксонцы могли увидеть громадное неравенство их сил и сил норманнов. Гурт тяжело вздохнул и повернул коня от враждебного лагеря.

Едва вожди проехали половину пути, как из неприятельского лагеря раздалось торжественное пение множества голосов: время близилось к полуночи и, по поверью того века, духи добрые и злые носились над землей.

Торжественно неслась эта песня по воздуху и по темному лесу и провожала всадников, пока сторожевые огни с собственных их холмов не осветили путь их. Быстро и безмолвно проскакали они равнину, миновали сторожевую цепь и стали подниматься по склонам холмов, где были расположены их главные силы. Какой резкий контраст представлял лагерь саксов! Толпы ратников сидели около огней и кубки с вином весело переходили из рук в руки под звуки старых песен, а в кружках англодатчан более оживленных, огненных песен грабителей морей; все отзывалось тем временем, когда война была отрадой людей, а валгалла их небом.

– Полюбуйтесь, – сказал веселый Леофвайн с сияющим лицом. – Вот звуки и зрелище, от которых кровь струится вольнее после унылых и постных лиц норманнов. Кровь стыла в моих жилах, когда их погребальное пение раздавалось сквозь лес… Эй, Сексвольф, добрый молодец! подай-ка нам вина, но знай меру веселью, нам будут завтра нужны крепкие ноги и разумные головы.

Услышав приветствие молодого графа, Сексвольф быстро вскочил и, подав ему кубок, смотрел с преданностью на лицо Леофвайна.

– Заруби себе на память слова брата, Сексвольф, – сказал строго Гарольд. – Руки, которые завтра будут пускать в наши головы стрелы, не будут трепетать от ночного веселья.

– Не задрожат и наши, король, – ответил смело Сексвольф. – Головы наши выдержат и вино и удары, а в войске идет такая молва, – продолжал Сексвольф почти шепотом, – что нам не сдобровать, так что я не решился бы вести на бой наших ратников, не нагрузив их на ночь!

Гарольд не отвечал, а отправился далее. Когда он поравнялся с отважными кентскими саксонцами, самыми ревностными приверженцами дома Годвина, его встретило такое искреннее, радостное приветствие, что ему стало легче и спокойнее на сердце. Он вошел в кружок ратников и с откровенностью, характеризующую любимого вождя, сказал твердо, но ласково:

– Через час пирование должно совсем окончиться! Ложитесь, спите крепко, мои храбрые молодцы и встаньте завтра бодрые и готовые к бою!

– Это будет исполнено, возлюбленный король! – воскликнул громко Вебба от имени всех ратников. – Не тревожься за нас: каждый из нас готов отдать за тебя жизнь!

– За тебя и за родину! – подхватила с восторгом вся кентская дружина.

У королевского шатра, под сенью хоругви, было больше порядка и менее разгула, так как тут находились телохранители короля и лондонские и мидльсекские охотники – более развитые и знавшие, вдобавок, что с норманнским оружием рискованно шутить.

Возвратясь в свой шатер, Гарольд бросился на постель и погрузился в думу. Его братья и Гакон стояли перед ним, не сводя с него глаз. Наконец Гурт приблизился к королевскому ложу, стал тихо на колени и, взяв руку Гарольда, взглянул глазами полными невыразимой грусти на его изменившееся, печальное лицо.

– О, Гарольд! – сказал он. – Я еще никогда не просил ни о чем, в исполнении чего ты отказал бы мне! Не откажи же мне и в настоящей просьбе! Она труднее всех и настойчивее всех! Не думай, мой король, чтобы я необдуманно коснулся не зажившей, сердечной твоей раны. Чем бы ни была вызвана твоя страшная клятва, но ты, во всяком случае, присягал Вильгельму на рыцарском мече… Не выходи на битву!.. Эта же мысль таится и в твоей голове. Она тебя терзала в виду грозного лагеря. Избегай этой битвы! Не ходи сам с оружием на того человека, с которым ты связал себя клятвенным обещанием!

– Гурт, Гурт! – воскликнул Гарольд, и бледное лицо его стало еще бледнее.

– Вот мы, – продолжал Гурт, – мы не давали клятвы. Никто не обвинит нас: мы только ополчаемся на защите отечества. Предоставь нам сражаться! А сам же вернись в Лондон и набирай войска. Если мы победим, – ты обойдешь опасность. Если же мы падем, – ты отомстишь за нас. Англия не погибнет, пока ты будешь жив.

– Гурт, Гурт! – воскликнул снова растроганный король с выражением упрека.

– Совет Гурта благоразумен, – сказал Гакон отрывисто. – Пусть родня короля ведет войско в сражение, а король спешит в Лондон, опустошая на пути своем все, чтоб Вильгельм, разбив нас, не нашел продовольствия. Тогда и победа его ни к чему не послужит, потому что к времени его движения к Лондону у тебя, государь, будут свежие силы, не менее его сил.