Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— Каковым, несомненно, и был ее покойный супруг — образец для всех на свете…

— Остерегу вас, кстати, майстер Гессе, — строго заметила Адельхайда, — от того, чтобы вы назвали «покойным» моего дядюшку в ее присутствии. Строго говоря, его нельзя полагать бесспорно мертвым. Попросту однажды он решился предпринять паломничество по святым местам и монастырям Германии, из коего так и не возвратился; было это лет тридцать назад, однако тетка до сей поры ожидает его возвращения. Прислуга исправно убирает его комнату, конюшие следят за тем, чтобы его любимый жеребец был в порядке… Само собою, любимого жеребца дядюшки давно нет в живых, однако на подобные мелочи тетка внимания не обращает; в стойле топчется гнедой, и этого ей довольно. На месте дяди за столом на редких торжественных обедах лежит его перчатка и парадный меч, и страшная немилость ожидает того, кто осмелится высказать уверенность в его гибели где-то по пути домой. Согласна, с головой у тетки не все в порядке, но в остальном она милая и даже благодушная старушка. Если вы умудритесь ей приглянуться, будете иметь право на свободу действия и слова в ее жилище. Кстати, это будет несложно — она верная католичка и полагает Инквизицию единственным оплотом добропорядочности в нашем преисполненном грехом мире. Она гессенка, и «весь этот баварский сброд» считает еретиками от рождения, заранее обреченными на адские муки.

— Так я вам нужен для установления добрых отношений с тетушкой?

— С тетушкой у меня отношения самые наилучшие — как и с любым родственником, которого видишь два раза в год. К прочему, она знает, что расследование смерти ее родного племянника, моего мужа, было проведено столь удачно именно моими стараниями, посему во мне она души не чает. Имея же в виду тот факт, что я — ее единственная оставшаяся в живых родня, вы и вовсе оставите в стороне все вопросы… Вы, майстер Гессе, мне нужны по иной причине. Музыканты, трюкачи — все это будет, однако это привычно, набило оскомину и наскучило давным-давно; но вот нечто подобное вам — это что-то новенькое и занимательное. Вы будете украшением нашего торжества.

— Вроде оленьих рогов над очагом? — уточнил Курт сумрачно, и Адельхайда серьезно качнула головой:

— Быть ли вам на том празднестве рогами и для кого — вам решать, хотя я бы вас остерегла от столь несвоевременных развлечений; проблемы с буйными мужьями нам ни к чему… Нет, майстер Гессе, вы будете — вроде живого оленя. Или медведя. Умеющего кланяться дамам, разговаривать с мужчинами и улыбаться детям. Впрочем, если вы окажетесь неспособным к этому — не беда; никто не удивится. Что бы вы ни сделали, это вызовет живейший интерес и будет воспринято как должное, вскочите ли танцевать на перила балкона или внезапно начнете декламировать псалмы. В этих краях живой инквизитор — нечто необычайное, а уж тем паче инквизитор с рыцарской цепью, к тому же, заслуженной перед Императором собственными силами; вся их заинтересованность будет направлена на вас. Вы мне нужны для отвлечения внимания, майстер Гессе. Для того, чтобы эти вечера за поглощением яств и напитков прошли не так, как обыкновенно. Не так, как все они привыкли. Чтобы присутствующие думали по большей части об одном занимающем их предмете.

— Благодарю, — кисло отозвался Курт. — Говорящим медведем бывать пока не доводилось; наверняка и это будет неоценимым жизненным опытом. Вот только не кажется ли вам, госпожа фон Рихтхофен, что присутствие человека с Сигнумом насторожит нашего неизвестного подозреваемого, если он и впрямь окажется среди ваших знакомцев?

— Всенепременно насторожит, — кивнула она убежденно. — Насторожит, взволнует, встревожит. Надеюсь, выведет из равновесия. Особенно если он уловит на себе ваш испепеляющий, подозревающий во всех смертных грехах взгляд, каковым вы, не сомневаюсь, будете одарять каждого в трапезной зале.

— Это указания к действию?

— Это констатация факта. Вы и на меня смотрите так, и на Александера, и на прохожих на улицах города. Наверняка и на себя самого в зеркале. В нашем случае это неплохо.

— Пусть так, — отмахнулся Курт, — однако же, нет полной убежденности в том, что и там что-то будет найдено. Что мы не проведем несколько дней, чревоугодствуя и погрязая в праздности, ничего, кроме изжоги, через это не обретя. Не прощу себе, если это будет так.

— А главное — мне не простите как автору этой идеи? — договорила она; Курт кивнул:

— Не стану отрицать. Буду говорить откровенно: Александер верит в вас, и, быть может, он прав, не знаю — он уже работал с вами, ему виднее. Возможно. Я… я вам верить не могу. Я не могу поручиться за то, что вы знаете, что делаете. Не могу быть уверенным в том, что вы поступаете верно, и я должен слушаться ваших советов и указаний.

— У вас есть альтернатива, майстер Гессе? — безмятежно поинтересовалась Адельхайда. — Есть свой вариант? Свой план — лучше, чем мой? Поделитесь, обсудим, и, вполне возможно, примем его к действию. Я не глумлюсь, я говорю вполне серьезно.

Курт недовольно поджал губы, опустив взгляд в пол, понимая, что возразить ему нечего.

— Планов у меня нет, — вынужденно сознался он, и Адельхайда кивнула:

— Верно. Планов у вас нет. Их, собственно, нет и у меня — нет и не было, и вся эта суета с «высокородными попойками» тоже придумана не мною. Наше с вами руководство сочло, что это будет правильно. Мне, так же, как и вам, было сказано то же самое: «Si melius quid habes, arcesse, vel imperium fer»[132]. Но и у меня мыслей также нет. Никаких… Утешьтесь, — сострадающе улыбнулась она. — Пусть вам станет легче оттого, что вы не выглядите глупее меня — мы с вами в этом деле заплутали вместе, одинаково не имея ни малейшего представления о том, в какую сторону выбираться.

— Слабое утешение.

— Понимаю… Вот что, майстер Гессе, — подытожила Адельхайда со вздохом. — Сейчас мы ничего не придумаем — вот так, с наскока. Давайте придерживаться прежнего плана, а пока я советую вам отдохнуть. Вы не спали всю ночь, и это утро явно не прибавило вам сил. Ну, а после… Вы надеетесь что-то выловить в Ульме? У вас на это будет дня два, попытайтесь. Если что-то наклюнется, и вы сочтете, что ваше присутствие здесь необходимо и далее — но на самом деле необходимо! — на мое приглашение вы напишете ответ. В шифре, разумеется. Я буду знать, какова ситуация, и подлажу свои действия под ваши. Если же за это время вы ничего не найдете — станем двигаться и дальше по намеченному пути. Это принимается?

Курт ответил не сразу, понимая правоту собеседницы и уже устав злиться на себя за то, что ничего не может противопоставить ее словам и действиям.

— Как вы сказали об Александере… — отозвался он, наконец. — У меня ведь тоже нет выбора, так?

«Моргенрот» Курт покинул, пребывая во власти головной боли, однако раздражало не то, что мозг раскалывался надвое, а тот факт, что боль была той самой, до сих пор ни разу за время этого расследования им не ощущенной — так резко, остро, словно от пыточного крюка, лоб над переносицей ломило лишь тогда, когда разум пытался осмыслить то, что уловил неосознанно, когда он что-то упускал из виду, не придав этому значения или позабыв. К своей гостинице Курт брел медленно, перебирая в памяти все сказанное, увиденное и услышанное, но всё не мог понять, к чему приложить мысль.

Он встал, как вкопанный, спустя минуту и развернулся, оттолкнув с дороги одного из прохожих и едва не споткнувшись о другого, устремившись по улицам все так же бегом, во второй раз за время этого дознания пожалев об отсутствии помощника. Людские толпы к этому послеобеденному часу стали гуще и крикливее, и сейчас как никогда прежде захотелось выкатить на запруженную празднующими площадь пушку, зарядить ее стальной сечкой и гаркнуть в эту вопящую и хохочущую орду, расчистив себе дорогу и водворив тишину…

К главным воротам Курт почти подлетел, вознеся благодарственные моления, когда среди пасмурных и совершенно не праздничных физиономий солдат увидел знакомое лицо — того самого, что рассказал о смерти Бамбергера две ночи назад.

— Снова на воротах? — уточнил он после приветствия, и страж неопределенно повел плечами:

— Да я почти всегда тут, на улицах редко… Майстер Гессе, — понизил голос солдат, — а верно говорят, что дом барона фон Вегерхофа разгромили этой ночью?

— Верно, — отозвался Курт хмуро. — Убили всю челядь и любовницу.

— Штриг, говорят…

— Верно говорят… Что-то в прошлый раз и ты не представился, и у меня как-то из головы вылетело, и не сложилось; как звать?

— Вилли, майстер Гессе.

— Вилли… — повторил он и, бросив взгляд вокруг, шагнул в сторону, потянув стража за собой. — Вообще говоря, именно потому я сейчас здесь — из-за стрига… Парни, мне нужна помощь.