Россия нэповская - С Павлюченков

Разумеется, потребовались некоторые усилия по преодолению ведомственных барьеров. В конце 1923 года началось финансирование, при этом фабрика по производству оптического стекла перешла от Наркомпроса в ведение ВСНХ. Производство было возобновлено в феврале 1924 года. Наконец, в 1926 году производство оптического стекла достигло таких масштабов, качества и ассортимента, что с 1927 года импорт его был прекращен[651]. Получалось, что советская модернизация в значительной степени осуществлялась не рыночными механизмами, но и не государством, а учеными, получившими исходный побудительный импульс в годы Первой мировой войны.

В отсутствие В. И. Вернадского работу возникшей еще в годы Первой мировой войны Комиссии по изучению естественных производительных сил (КЕПС) координировал его ученик А. Е. Ферсман. В мае 1920 года он выехал на Кольский полуостров во главе комплексной научной экспедиции для изучения русского Севера. Экспедиция обнаружила богатые залежи фосфатов в Хибинских горах, а также другие полезные ископаемые. Ферсман быстро сделал научную карьеру, став академиком в 35 лет.

Российская Академия наук продолжала заниматься как прикладными, так и фундаментальными исследованиями. Под руководством П. П. Лазарева велось изучение Курской магнитной аномалии. В. И. Вернадский, вернувшийся из большевизированного Крыма, в конце 1921 г. преобразовал бывшую комиссию по радию при КЕПС в полномасштабный институт радия с двумя отделениями — физическим и химическим. Вскоре после этого он передал руководство своему заместителю В. Г. Хлопину, а сам с разрешения правительства принял приглашение посетить Париж и отправился за границу.

Ученые активно участвовали как в прикладных разработках так и в фундаментальных исследованиях. Так, Ф. А. Цандер разрабатывал теорию реактивных двигателей, Н. И. Вавилов сформулировал закон гомологических рядов в наследственной изменчивости. Одновременно велись исследования по рентгенографии кристаллов и полупроводников, по решению задач теории вероятностей и математической статистике и др.

В 1920-е годы возобновилось членство Российской. Академии науж в международных организациях. Советские ученые начинают участвовать в международных конференциях, в заграничных научных экспедициях. Первым официальным выступлением такого рода стал доклад Н. И. Вавилова и А. А. Ячевского на международном конгрессе по борьбе с болезнями хлебных злаков в 1921 году в США. Развертывались совместные научные исследования: В. И. Вернадский и Д. В. Скобелицын работали в Радиевом институте в Париже, В. В. Бартольд участвовал в создании Тюркологического института в Стамбуле, начал выходить «Германо-русский медицинский журнал». В 1925 году состоялся первый после Октября международный форум ученых — III лимнологический (лимнология — наука о пресных водах) конгресс. Широко праздновалось 200-летие Российской Академии наук, тут же переименованную в Академию Наук СССР. На это торжество прибыли свыше 130 ученых из 25 стран.

А между тем марксистский метод утверждался в научной работе медленно и более чем своеобразно. Ученые вынуждены были так или иначе реагировать на новейшие изыскания в западном и российском обществоведении с целью их либо утилизации, либо «классового» отторжения. Несомненно, исследования И. П. Павлова об условных рефлексах, как и школа В. М. Бехтерева вполне стыковались с вульгарно-материалистическими представлениями о возможностях воспитания нового человека. Но в начале XX века мировому обществоведению был брошен вызов со стороны фрейдизма — марксистам, как и всем позитивистам, предстояло ответить, какое место занимает сфера бессознательного в сознательно направляемом движении к светлому будущему.

Опыт соединения Маркса и Фрейда бььл известен еще до революции. В мае — июне 1922 года в Москве возникло Русское психоаналитическое общество. В 1923 году заявляет о себе литература так называемого фрейдомарксизма. Начало было положено статьей Б. Быховского «О методологических основах психоаналитической теории Фрейда», опубликованной, как ни странно, в журнале «Под знаменем марксизма». Здесь была сделана попытка слить в нечто цельное «субъективную психологию» с основами рефлексологического бихевиоризма Павлова и Бехтерева, причем фрейдизм подавался как вариант теории последнего. Последовали новые публикации, авторы которых уверяли, что марксизм и фрейдизм взаимодополняют друг друга. Естественно, скоро последовали возражения со стороны блюстителей чистоты марксизма, доказывавших, что фрейдизм является еще одним свидетельством декадентского вырождения буржуазной мысли. Тем не менее, на протяжении 1920-х годов споры вокруг фрейдизма не утихали.

В 1924–1925 годах «красный профессор» М. А. Рейснер, занятый на сей раз разработкой законодательства об отделении церкви от государства, привлек внимание к возможности использования фрейдизма и психоанализа для объяснения феномена религиозности. Отмечая, что Маркс и Энгельс разработали основы социально-экономической критики религии, он высказался в пользу объяснений живучести последней в сознании масс психологическими факторами. По его мнению, «сексуальное мышление» является скрытым источником социального развития и, вместе с тем, каналом, по которому индивидуальная мысль проникает в общество. Религия, со своей стороны, выступает своеобразной формой масштабной организации неврозов, закрепляя классовое разделение[652]. В другой статье Рейснер попытался вписать фрейдизм в контекст марксистской социологии. По его мнению, индивидуальная психика — а в то время считалось, что фрейдизм имеет дело исключительно с ней — формирует своеобразный коллективный рефлекс, причем так называемое классовое сознание может включать в себя и индивидуальное бессознательное[653].

Понятно, что последний вывод уже плохо стыковался с культуртрегерскими установками большевистских пропагандистов, но вплоть до конца 1920-х годов фрейдизм ухитрялся сосуществовать с официальным марксизмом. Увлекался Фрейдом С. Эйзенштейн; что касается М. Бахтина, творчество которого также началось в 1920-е годы, то ему упорно приписывается авторство книги В. Волошинова «Фрейдизм. Критический очерк» (1927 год) — едва ли не единственной серьезной книге о фрейдизме, написанной за все советские годы. В известной степени соответственно интерпретированный фрейдизм и бихевиоризм подогревали российских педологов. В конце 1927 — начале 1928 года состоялся первый педологический съезд, на котором с докладом выступил Н. И. Бухарин. Считалось, что благодаря его участию готовые педологические формы «были залиты марксистским цементом»[654].

Но существовала и прямо противоположная тенденция, связанная с разочарованием в позитивизме и материализме и желанием «непосредственного» знания. Уже первые годы нэпа были отмечены появлением массы «орденских» организаций — самодеятельных по происхождению, эпигонских по ритуалистике и ничтожных как по числу членов, так по степени влияния. В различных городах существовал ряд дочерних организаций одних только тамплиеров. Всевозможные мистики и оккультисты, как считалось, обосновались в Институте востоковедения им. Нариманова, МВТУ им. Баумана и даже Белорусской государственной драматической студии в Москве[655]. Конечно, власть прикрыла кое-какие «масонские» организации — в 1924 году прекратила свое существование Вольная философская ассоциация, возглавляемая «антропософом» А. Белым. Но, что было делать с теми, о существовании которых можно было лишь догадываться? Этот, на первый взгляд нелепый, феномен заслуживает особого внимания.

Нарастающая подозрительность власти, помимо всего, была связана со страхами вождей большевизма перед новой партизанщиной в форме кружкового мистицизма. В 1930-е годы они, как и германские нацисты, неслучайно старательно занялись уничтожением фрейдизма и педологии: деспоты особо подозрительно относятся к тем, кто может больше сказать об архаичной природе их властвования; тираны опасаются тихих исследователей, способных разглядеть всю неприглядную подноготную их психики. Но в отличие от нацистов, большевикам, как «материалистам», вредоносными казались и мистификаторы-оккультисты — им очень скоро приписали политическую злокозненность.

Культурная жизнь 1920-х годов примечательна также стремлением к «производственной целесообразности». Ленин довольно рано обратил внимание на систему американского инженера Ф. Тейлора. Тейлоризм понадобился большевикам для решения еще более прозаической задачи. Еще в 1921 году Н. К. Крупская, очевидно не без подсказки своего супруга, выступила с «установочной» статьей «Система Тейлора и организация работы советских учреждений». В ней, помимо обычных сетований на засилье бюрократии, отмечалось, что разделение труда в советских учреждениях осуществляется крайне примитивно, разделение функций практически не осуществляется. Крупская была убеждена, что система Тейлора, потогонная при капитализме, станет коллективистской при советской власти.