Рудольф Нуреев. Неистовый гений - Ариан Дольфюс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рудольф умел быть покладистым. «В 1987 году, в мой первый сезон во главе Королевского балета Фландрии, — вспоминает Робер Данвер, — я хотел поставить в афишу его „Дон Кихота“. Горлински, импресарио Нуреева, сказал мне, что права на балет стоят 90 тысяч долларов и что Рудольф просит роялти в размере 500 долларов за каждый показ. Для нас это было очень дорого. Я позвонил Рудольфу, объяснил ему ситуацию, и он мне сразу ответил: „Плати, сколько можешь“. В результате мы платили в три раза меньше. Потом он приехал в Антверпен, посмотрел спектакль и вдруг сказал: „А ведь ты не оплатил мне билет на поезд, чтобы я приехал сюда…“ Вот в этом был весь Рудольф»{625}.
В 1974 году Нуреев согласился сняться в рекламе меховой фирмы «Blackglama». Компанию ему составили Марго Фонтейн и Марта Грэхем. Слоган рекламы был: «Легенде это к лицу! Может ли быть лучше?» Большую часть гонорара Рудольф и Марго перевели в пользу компании Марты. Спустя восемь лет Нуреев снялся в рекламе японской водки «Сантори». Издавна компания «Сантори», основанная в 1899 году, пользовалась рекламными услугами американских кинозвезд. Предложение, сделанное Нурееву, доказывало, до какой степени танцовщик стал равен звездам Голливуда.
Ни на какие другие рекламные акции Нуреев не соглашался. Ему очень часто предлагали дать свое имя серии товаров для балета, но и это его не привлекало, в отличие от Барышникова, который раздавал свое имя направо и налево.
Ангелом‑хранителем финансов Нуреева, человеком, ниспосланным ему Провидением, был Сандор Горлински. Горлински родился в Киеве накануне Второй мировой войны. Каким‑то образом его семья оказалась в Лондоне, где он вырос и получил образование. Как и Рудольф, Сандор любил вкусную еду, хорошую выпивку и удачу в делах. Рудольф знал, что Горлински прекрасный импресарио, что он работал у Артуро Тосканини и Марии Каллас и что он умеет уладить любые финансовые вопросы своих подопечных.
Горлински вдобавок ко всему оказался превосходным биржевым игроком. Однажды в семидесятых годах он заметил необычайное повышение курса золота, удерживавшееся в течение двух суток. Продав несколько золотых слитков, принадлежащих Нурееву, он за одну ночь удвоил его состояние.
Камнем преткновения для Рудольфа были налоги. Советскому эмигранту было трудно понять, что налоги надо платить добровольно. В 1968 году в Нью‑Йорке произошел неприятный инцидент. Нуреева попросили предъявить декларацию о доходах, и вдруг выяснилось, что он не оплатил и половины налогов. Узнав о сумме штрафа и о грозящей ему экстрадиции, Рудольф гневно заявил, что не понимает, «как страна (Соединенные Штаты), претендующая на звание демократической, может подвергать кого‑то гонениям, как будто он преступник!»{626}.
Когда в 1983 году Нуреев оговаривал условия контракта в Парижской опере, он потребовал, чтобы его присутствие на рабочем месте директора ограничилось 180 днями в году, чтобы не платить подоходный налог.
Это маниакальное отвращение к налогам, слишком абстрактным для него и слишком реальным, когда дело касалось выплат, развилось у Нуреева сразу после его перехода на Запад. В январе 1962 года, на одном из ужинов, танцовщик, только начинавший сколачивать свое состояние, обратился к банкиру Чарлзу Гордону, мужу своей партнерши Нади Нериной: «Чарлик, Эрик Брюн сказал, что ты мне можешь помочь. Я бедный. Денег нет. Я хочу делать деньги. И я хочу уйти от налогов!» Чарлз Гордон вспоминал: «От его последних слов я остолбенел. Он смотрел мне прямо в глаза, чтобы понять, как я буду реагировать на эти слова. А как я мог реагировать? Ведь даже эксперты‑бухгалтеры не слишком много знают об этом. У нас, на Западе, это непреложный закон — налоги надо платить»{627}. Между тем именно Чарлз Гордон познакомил Рудольфа с Горлински. И именно он посоветовал Горлински создать компанию в Люксембурге, который был настоящим налоговым раем. «Эта компания имела бы единственное назначение — взимать налоги с гонораров Нуреева, выплаченных без каких‑либо фискальных удержаний»{628}.
В 1975 году Нуреев, научившийся к том времени разбираться в биржевых курсах по газете «Нью‑Йорк Таймс», одобрил идею создания фонда («Ballet Promotion Foundation») в Вадуце (Лихтенштейн), еще одном райском местечке, если говорить о налогах. Какова была цель этого фонда? Прежде всего управлять состоянием Нуреева, но также помогать молодым танцовщикам путем присуждения стипендий.
При отличных отношениях с Горлински и другими знатоками финансов Нуреев мог поносить их на чем свет стоит и неустанно повторять: «Никогда, никогда нельзя забывать, что мы кормим людей, которые с удовольствием порубили бы нас на куски и сожрали!»{629}. В первые годы на Западе он панически боялся передать свои деньги в руки специалистов или просто разместить их на банковском счете. Юный перебежчик так мало доверял осаждавшим его продюсерам и еще меньше разбирался в банковской системе, что требовал уплаты наличными, и с этими деньгами в карманах он так и ходил по городу! «Рудольф хотел только наличные. И я сам видел, как он таскал по улицам Нью‑Йорка десять тысяч долларов в банкнотах, засунув их в носки и положив в сумку», — вспоминал хореограф Гектор Зараспе{630}. Ничего удивительного — как и его предки татары, Рудольф все свое носил с собой. Даже годы спустя он предпочитал наличные, да еще настаивал на том, чтобы сумму отсчитывали в его присутствии. «В тот день, когда я сообщил ему, что только что получил для него 800 тысяч франков за авторские права, — рассказывал Марио Буа, — он потребовал, чтобы я тотчас же принес ему всю сумму. Наличными! Немедленно! Через час!»{631}. Деньги его завораживали, они были зримым подтверждением того, что он наконец вырвался из крайней бедности своего детства. Однако, по мнению Гислен Тесмар, «Рудольф никогда по‑настоящему не осознавал, насколько он богат. Для него идея иметь счет в швейцарском банке была восхитительна, но он не вникал в подробности. Он ничего не рассчитывал. У него было очень абстрактное понятие о стоимости вещей. В Риме, где мы танцевали „Марко Спада“, мы зашли к антиквару. Рудольф захотел купить кровать в стиле ампир, которая якобы принадлежала сестре Наполеона. Он обожал эту эпоху и просто горел желанием приобрести этот предмет. Я посоветовала ему позвонить Горлински, но он меня не послушал. Потом он вдруг узнал, что кровать является подделкой, и со злостью задвинул ее в какой‑то угол»{632}.
В повседневных расходах богач Рудольф Нуреев был невероятно скуп. Своим гостям он не уставал напоминать, чтобы они гасили свет, выходя из комнаты. Иногда, принимая друзей, он посылал кого‑то в магазин и «забывал» потом возместить расходы. Покупая ботинки в магазине, он пытался торговаться. У него был огромный дом, но он обходился без домработницы (в его окружении всегда находилась женщина, добровольно и безвозмездно бравшая на себя хлопоты по хозяйству). Даже в конце жизни, пожираемый болезнью, Рудольф с отвращением отвергал мысль нанять себе сиделку на целый день — из гордости, из чувства независимости, но также и из‑за нежелания входить в расходы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});