Друзья поневоле. Россия и бухарские евреи, 1800–1917 - Альберт Каганович

Возмущенные бухарские евреи Самарканда в октябре 1902 года обратились с двумя жалобами к Иванову, ставшему к тому времени генерал-губернатором. Одну подали казенный раввин Абрам Калантаров и староста синагоги Мошиах Фузайлов, а вторую – бухарские евреи – пятидесятники во главе с калантаром Сулейманом Ачильдиевым. Жалуясь на свою бесправность в мусульманском народном суде, последние указали, что евреи в нем не допускаются к свидетельству. Вследствие рассмотрения жалоб управляющий канцелярией генерал-губернатора предложил сделать бухарских евреев подсудными русскому мировому суду. В ноябре 1902 года бухарские евреи Самарканда вновь обратились к туркестанскому генерал-губернатору с просьбой, в которой просили до решения вопроса об их подсудности запретить мусульманским народным судам края рассматривать такие дела. Но на эту просьбу они получили отказ[1421]. Как видно из таблицы 16, Самаркандская область оставалась в то время единственной в крае, где дела бухарских евреев между собой рассматривались в народных судах.

Вообще в то время по вопросу подсудности бухарских евреев не существовало единого порядка по всему краю. В Ферганской и Сырдарьинской областях в 1900–1903 годах судебные учреждения выносили по данному вопросу противоречивые решения. В марте 1900 года Ново-Маргеланский окружной суд на основании того, что бухарские евреи неподсудны народным судам, отменил постановление мусульманского судьи о переходе недвижимого имущества к Израилю Абрамову от должника-мусульманина. Ташкентская судебная палата, куда с апелляционной жалобой обратился присяжный поверенный Абрамова, в августе 1901 года подтвердила решение Ново-Маргеланского суда. Но та же судебная палата спустя почти год решила, что туземные евреи в делах с мусульманами должны быть подсудны мусульманскому народному суду[1422].

Однако строгий порядок в Ферганской области в отношении подсудности дел тогда так и не установился. В октябре 1902 года председатель Ново-Маргеланского окружного суда заявил, что в области все дела бухарских евреев между собой и между ними и туземцами-мусульманами рассматриваются русскими мировыми судами. На самом же деле, согласно сведениям, полученным в 1904 году канцелярией генерал-губернатора от военного губернатора этой области, некоторые мусульманские народные суды рассматривали гражданские дела между бухарскими евреями и мусульманами[1423].

Мусульманам в целом не нравилось изменение подсудности бухарских евреев, но все же до коллективных протестов дело не доходило. В Старом Маргелане, где отношения мусульман и бухарских евреев были обострены, особенно описанным выше «мясным делом», недовольство выразилось в индивидуальных жалобах. В августе 1903 года один мусульманин заявил народному судье о своем преимущественном праве по шариату на покупку соседнего участка земли, купленного бухарским евреем. Даже эта индивидуальная жалоба дошла до генерал-губернатора, и он ответил, что никаких указаний дать не может и вопрос обсуждается в Военном министерстве[1424].

Гораздо негативнее, чем изменение подсудности бухарских евреев, мусульманское общество восприняло повышение статуса женщины в судах казиев и биев, произошедшее под давлением русской власти. Русским чиновникам часто приходилось вмешиваться в решения этих судов, чтобы добиться хотя бы некоторых элементов равноправия[1425]. В какой-то мере женский вопрос дискредитировал данные суды в глазах русских чиновников, что способствовало лучшему пониманию положения туземных евреев перед лицом мусульманского правосудия. Но если вопрос о подсудности туземных евреев мог быть решен властями без каких-либо серьезных изменений системы управления краем, то женский вопрос невозможно было вывести из прерогативы судов казиев и биев без отмены этих институтов. Многие администраторы опасались негативной реакции мусульманского населения. Такие опасения стали причиной отказа от применения в Туркестане северокавказского опыта более жесткого контроля низовых народных судов русскими чиновниками[1426].

Формально не подчиняясь местной администрации, судебные чиновники в крае, подобно чиновникам других министерств и ведомств, косвенно зависели от нее, особенно в хозяйственных вопросах. Отдельные местные администраторы предпринимали прямые попытки подчинить судебные учреждения своей власти. В 1880 году Кауфман даже предоставил право военным губернаторам края делать выговоры и замечания судебным следователям и уездным судьям за упущения по службе, что являлось грубым нарушением общего устава губернских учреждений[1427]. В 1910 году Куропаткин сетовал на то, что судебные структуры не подчинены туркестанской администрации[1428]. В 1916 году военный губернатор Ферганской области Гиппиус вмешался в дела прокурорского надзора, за что, правда, был отстранен усилиями министра юстиции Хвостова[1429].

В отличие от администраторов судебные чиновники, изучив сложившееся положение с подсудностью бухарских евреев, однозначно признали ее аномальной. Одно только обращение туркестанской администрации к этому вопросу побудило многие мировые и окружные суды взяться за рассмотрение таких дел. Не найдя в русском законодательстве на этот счет ясных указаний, они аргументировали свои действия отсутствием у иноверцев равноправия в мусульманском судe – элементарного судебного права[1430]. Это привело к переходу в 1900–1903 годах к мировым судам подавляющего большинства дел евреев-туземцев между собой, а также дел между ними и мусульманами-туземцами во всех трех областях края.

Генерал-губернатор Иванов мог надавить на судебные учреждения с целью добиться желаемой судебной практики. Однако он предпочел согласовать вопрос подсудности туземных евреев с Военным министерством. В октябре 1902 года Совет туркестанского генерал-губернатора высказался в пользу подсудности русскоподданных бухарских евреев мировому суду, для чего подал соответствующее ходатайство военному министру Куропаткину. Тот тем не менее нашел, что лучше оставить бухарских евреев подсудными мусульманскому суду. В январе 1903 года он отправил министру юстиции Николаю Муравьеву письмо, в котором посетовал на отрицательные последствия натурализации французами евреев в Алжире и высказал опасение, что изъятие евреев из ведения народного суда лишит мусульман старого средства борьбы с «еврейской эксплуатацией» и «порвет некоторую желательную зависимость ее от общей массы коренного населения»[1431]. Скорее всего, Куропаткин, посетивший в 1874 году Алжир и написавший подробный военно-политический и социально-экономический обзор этой колонии, имел в виду влияние алжирских евреев на избирательные кампании. Составляя в трех административных областях от 5,9 до 15,8 % от всех выборщиков, алжирские евреи, благодаря своей сплоченности, тем не менее оказывали существенное воздействие на муниципальные и парламентские выборы[1432]. Недовольные этим французские колонисты обвиняли алжирских евреев в подкупе и требовали лишить их гражданских прав[1433].

Проживший в Туркестане не один год, Куропаткин не мог не знать, что у дехкан не будет возможности в этих судах бороться с хлопковыми промышленниками, поскольку те располагали лучшими возможностями для подкупа народных судей. Что касается судебных исков между горожанами, то в городах в это время не могла возникнуть даже теоретическая возможность для «еврейской эксплуатации» в понятиях того времени. Ведь в Западной России под термином «еврейская эксплуатация» русские националисты никогда не имели в виду эксплуатацию рабочего владельцем завода, а только – крестьянина купцом-евреем. Гейнц-Дитрих Лёве считает такой антисемитизм проявлением реакционной аграрной идеологии, вызванным страхами перед ассоциировавшимся с евреями капитализмом[1434].

Куропаткин наверняка также осознавал, что русский судья будет не более снисходителен к бухарскому еврею, чем мусульманский, когда бы дело ни коснулось пресловутой «еврейской эксплуатации», что и проявилось в известном деле Давыдовых. Сам видевший в бухарских евреях больше евреев, чем туземцев, и потому желавший распространить на них внутренние российские законы, Куропаткин в вопросе подсудности отступал от такого подхода. Учитывая все это, позицию Куропаткина можно объяснить или стремлением не раздражать мусульманскую элиту – не лишать ее такого важного источника дохода, как взятки с судившихся бухарских евреев, или просто желанием досадить последним.

Слабой нашел позицию Куропаткина и Муравьев. В марте 1903 года министр юстиции ответил, что мусульманский суд, ведущий судопроизводство на основании постановлений шариата, не может быть для бухарских евреев народным, так как не обеспечивает равенства сторон перед судом. По поводу же опасений Куропаткина Муравьев выразил сомнение «в целесообразности такого порядка вещей, при котором ограждение туземцев от эксплуатации евреев достигалось бы путем умаления процессуальных прав последних»[1435].