Рижский редут - Далия Трускиновская

– Это она просто обязана так говорить! – воскликнул Сурок. – Из благопристойности! Где ты встречал даму из высшего света, которая так бы сразу и призналась, что она-де большая охотница?..

– А что, Сурок, не возьмешься ли ты за дело? – предложил Артамон. – Вы с детства знакомы, даже в каком-то родстве, как все мы, грешные…

“Ты что за чушь несешь? – спросил я в растерянности.

– Чушь-то чушь, а как иначе сделать, чтобы она пожелала хоть ненадолго остаться в Риге и не требовала назад своих драгоценностей?

– Утешьтесь, она не в моем вкусе, – буркнул Сурок. – Коли бы у нас на хвосте не висела полиция, можно было бы пойти к Моллеру, повиниться в несуществующих грехах, взять денег в счет жалованья…

– Все равно будет мало… – и Артамон тяжко вздохнул.

– Тогда хоть по крайней мере сходим на Большую Песочную и принесем Натали ее саквояжи, – предложил я. – Полбеды избудем.

– Арто, Морозка, слушайте! – Сурок вдруг оживился. – Мы ведь можем там, на Большой Песочной, изловить мусью Луи! И представить его в полицию как убийцу Анхен и похитителя этой немки, как бишь ее!..

– И как ты все это докажешь? – спросил я. – Даже коли проклятый француз с перепугу нам во всем признается, где гарантии, что он повторит свои признания в полиции? И не забывай – не мы ему можем грозить разоблачением, а он нам! Вообрази, что будет, если свет узнает, что камеристкой госпожи Филимоновой столь долгое время был переодетый мужчина!

Сурок с досады высказался весьма энергически.

– Но мы же можем его куда-то спрятать, – добавил он чуть погодя. – Слушай, я придумал! Мы заберем его на Даленхольм!

– Ничего себе выдумка! А как? – удивился я.

Сурок улыбнулся. Улыбка у него была какая-то лисья, лукавая и хищная разом.

– Да проще некуда! Мы доставим его туда на йоле!

– Кто ж тебе даст йол? Это не шлюпка, – заметил Артамон. – Шлюпку еще можно как-то скрытно увести.

– А на чем к нам каждый день привозят то приказ, то распоряжение, то Бессмертного – гонять канониров? Главное, уговориться. Тогда бы ты, Артошка, был при пленнике, а Морозка в твоем чекмене вместе со мной ускакал к острову берегом.

– Сомнительно… – только и мог сказать я. – Да и что мне делать на Даленхольме?

– Стеречь мусью Луи и добиваться от него правды. Ты не беспокойся, йол я беру на себя, – утешил Сурок.

– Тогда уж и Штейнфельда неплохо погрузить на тот же йол, – сказал Артамон. – Я иначе придумал. Надо явиться к Шешукову и заставить француза рассказать правду прямо при господине вице-адмирале. Пусть хоть на каждом слове Натали поминает – Шешуков не сплетник. Главное, чтобы поверил!

– А дальше куда его девать? – в отчаянии спросил я. – Эти показания должны попасть в полицию! И в них – погибель Натали!

– Так что же, отпустить убийцу только потому, что из-за него пострадает репутация светской дуры? – возразил Сурок. – А ты-то как же?

– Не пострадает, а погибнет!

– Ну что за дурацкая история… – пробурчал Артамон. Вдруг он поднял голову встал и сказал: – Идем, братцы. Чего мы тут расселись? Идем скорее!

Такая решительность была совершенно в его духе.

– Который час теперь? – рассеянно спросил я.

И тут Сурок достал из-под чекменя брегет, настоящий золотой швейцарский брегет, цены преогромной, да еще с полудюжиной всяческих подвесок! Я уставился на них с изумлением: мало что дорогие часы, так еще и сочетание казацкого чекменя с этим золотым диском меня поразило. К тому же я знал, что племяннику это сокровище вряд ли по карману.

– А чего удивляться? – поймав мой взгляд, пожал плечами Артамон. – Пока мы ходили в поход, в столице открылись Брегетовы лавки, и он даже стал поставлять свой товар во флот. Так что часы Сурку обошлись дешевле, чем если бы брал на Невском проспекте. А штука полезная. Там и секундная стрелка есть! Да только страшно мне за эти часы – как бы он не вздумал их разобрать и посмотреть, что внутри делается.

– С него станется.

Мы расплатились, поблагодарили за вкусный ужин и поднялись из погребка на поверхность земную. Там между нами вышел легкий спор – вести ли с собой лошадей. Казацкие лошади стояли в закутке между двумя домами, у коновязи, спрятав морды в холщовых торбах и дожевывая данный казаками в дорогу овес. Там были и другие кони. Сурок утверждал, что верхом мы одолеем расстояние быстрее, да и не положено казакам ходить пешком. Артамон разумно возразил: а кто останется стеречь лошадей, пока мы будем возвращать саквояжи Натали? Тут вон хозяйский парнишка притулился в углу, дашь ему грош – он и посторожит. А где мы там возьмем такого парнишку?

Лошадей мы оставили и, еще не имея четкого плана, поспешили к Большой Песочной улице.

Рижская крепость ночью – довольно причудливое место. Даже тот, кто давно убедился, что рыцарские времена пятьсот лет как миновали, может попасть в ловушку, когда возведет очи горе и увидит крутые остроконечные крыши и какой-нибудь несуразный кованый флюгер на фоне большой луны. И разве что отчаянные вопли котов, вызывающих друг друга на смертный бой, приведут такого мечтателя в чувство.

Рижская крепость летней ночью вызывает в памяти все модные романсы о благородных рыцарях, отбывающих в Святые земли, и за всяким окном со свечкой на подоконнике мерещится безутешная дева, давшая клятву верности. Зимой-то не до глупостей, смотришь под ноги, чтобы не поскользнуться на ледяной лепешке, весной и осенью стараешься не забрести в лужу. А летом, да еще теплым и не дождливым, становишься отчаянным мечтателем.

Однако Рижская крепость – место, где надобно внимательно смотреть под ноги, и почтенные бюргеры редко смотрят вверх. Ничего они в небесах не забыли, а на земле можно найти, скажем, грош.

Все это я объяснял моим родственникам по дороге, даже шутил, но это был смех сквозь слезы: я видел, как они огорчены моим положением и как пытаются мне помочь. Ночное дезертирство в казацких чекменях – не тот подвиг, за который Моллер и Шешуков погладят их по головке. Разумеется, ежели прознают. А если мои родственнички еще и увенчают свой маскарад взятием в плен загадочного француза, то вообще непонятно, что из этого выйдет.

Но я отступать не мог – хотя бы ради саквояжа с бельем, обещанного Натали. А они не могли отступать потому, что оба не могли бросить меня в беде, это для них было хуже разжалования в матросы. Вот поэтому мы и шутили, да еще Артамон весьма соленые словечки себе позволял. Если не шутить, то было бы совсем плохо…

Шли мы осторожно, то и дело замолкая и озираясь – время военное, ночью на улицах попадаются патрули. Но в конце концов пришли и, задрав головы, обнаружили, что в двух окнах, принадлежащих жилищу Натали, горит свет.