Великий Рузвельт - Виктор Мальков

Это новое напоминание об «оборонительном союзе» западных держав и СССР затрагивало и вопрос об отношении к нему США. Но Дэвис из «деликатности» обошел его. Что понапрасну было лить слезы? Дэвис понимал, что доверие Москвы к Западу уже было подорвано до основания. Додд, уже не чувствуя себя связанным служебными обязательствами, писал о том же, не прибегая к умолчаниям. «Я страшно удручен, – писал он в тот же самый день 29 марта 1939 г. послу республиканской Испании в Вашингтоне Фернандо де лос Риосу, – что ваша демократическая страна (Испания. – В.М.) станет союзником Гитлера и Муссолини (речь шла о возможном присоединении франкистской Испании к странам «оси». – В.М.). Но в условиях, когда Англия, Франция и наша страна (подчеркнуто мною. – В.М.) придерживались нейтралитета, едва ли была хоть малейшая надежда для вашей страны устоять» {85}.

В исторической литературе часто приходится встречать утверждения, будто после захвата Чехословакии гитлеровцами госдепартамент и Белый дом обрели твердость, а их неприязнь к Гитлеру достигла «точки кипения» {86}. Увы, если бы все было так, в Вашингтоне, наверное, нашли бы способ доказать это на деле путем хотя бы изменения тона в отношении СССР или другими способами. Не случайно временный поверенный в делах СССР в США в телеграмме от 21 марта 1939 г. сообщал в Москву, что в столице США «иллюзии о «походе на Украину» изживаются туго» и что там «сквозит немало надежд на то, что центр тяжести удастся перенести на гарантирование нами (безопасности. – В.М.) Румынии» {87}. Это важное наблюдение советского дипломата приоткрывает завесу над скрытой психологической интригой, которой были заняты дипломатические ведомства Лондона, Парижа и Вашингтона и суть которой выражалась в отгадывании направления агрессии нацистов после Мюнхена, оккупации Праги и захвата Мемеля. Предпочтительность восточного направления, удара по СССР через Прибалтику, Чехословакию, Румынию и Польшу делало в глазах западных дипломатов неразумным оживление контактов с Москвой. Открытый последнее время доступ к дипломатическим архивам дает возможность определить характер той паузы, которая наступила в отношениях СССР с демократиями Запада как спланированное действие с заданной программой.

В начале марта 1939 г. после длительного перерыва был назначен новый посол в Москву (Л. Штейнгардт). Но он без видимых причин не торопился с отъездом в Советский Союз, где всеми делами посольства занимался временный поверенный А. Керк. Белый дом, по-видимому, нисколько не тяготила эта затянувшаяся неопределенность. Вопреки утверждениям о том, что дипломатия США стремилась использовать все возможности для расширения контактов с советским правительством с целью оказания положительного влияния на проходившие в Москве переговоры, никаких серьезных действий не предпринималось. Допустимо предположение, что виною тому была Москва, ее антизападничество или желание подороже продать свои «акции». При ближайшем рассмотрении выясняется, однако, что никакой вины Советского Союза здесь не было, как не было и попыток со стороны США содействовать успеху самих переговоров (начиная с приезда Хадсона в Москву 23 марта) путем вмешательства в события в интересах положительного их исхода.

Материалы архивов, контент-анализ американской печати весны 1939 года подсказывают ответы на вопрос, в чем лежал корень несовпадения взглядов Москвы и Вашингтона на развитие европейского кризиса в фазе его наивысшего обострения. Как это ни парадоксально, – все дело было в одинаковой трактовке реальной угрозы второго (и, может быть, еще более грандиозного) Мюнхена. Прогнозируя отставку М.М. Литвинова и переход «ввергнутого в хаос» СССР к тактике «вооруженного нейтралитета», хорошо информированная «Нью-Йорк таймс» с явным подтекстом писала в конце марта – начале апреля 1939 г. об обреченности Литвы и других малых стран Восточной Европы и колеблющейся линии Англии, несмотря на предоставление ею гарантий Польше {88}. В экспромте Чемберлена увидели даже отчаянную попытку вернуть Гитлера за стол переговоров с последующим выторговыванием мира за счет новых территориальных уступок. В Москве читали американские газеты и могли судить о том, как низко оценивалась Соединенными Штатами возможность англо-франко-советского альянса с присоединением к нему Америки. Уолтер Дюранти в корреспонденциях из Москвы открыто писал о растущих сомнениях Кремля в искренности желания Лондона и Парижа пойти на сближение с ним и о стремлении Советского Союза самому позаботиться о собственной безопасности.

Во многих работах российских и зарубежных исследователей убедительно раскрыта эта тема {89}. В частности, в них показано, что ни Англия, ни Франция не были заинтересованы в дипломатическом прорыве в Москве, ведя наряду с контактами с советскими представителями примерно на том же уровне зондаж позиции Германии. Что менее известно (или вообще неизвестно), так это пристальное внимание к ним со стороны США и определенная зависимость их внешнеполитического курса от затягивания переговоров о масштабном с взаимными обязательствами сторон антигерманском пакте западных демократий и СССР.

Известный специалист по России, с авторитетным мнением которого в госдепартаменте очень считались, профессор Чикагского университета Самуэл Харпер после своего посещения Европы и Советского Союза в мае – июне 1939 г. в пространном отчете совершенно определенным образом выразил эту зависимость и обусловленную отчасти ею реакцию Кремля. Приводим фрагменты из заключительной части отчета: «Я уже выражал свой скептицизм относительно возможности подписания англо-франко-советского пакта. Москва не подпишет его, пока он не будет удовлетворять выдвинутым ею условиям. А эти условия выглядят вполне обоснованными, если видеть в таком пакте эффективную программу, способную остановить дальнейшую агрессию… Принимая во внимание отношение Чемберлена и Боннэ к советскому правительству, от последнего трудно ожидать полного доверия к этим двум политикам… Каждому, кто следит за англо-франко-советскими переговорами, ясно, что они имеют определенное отношение и к Америке, а американская политика, в свою очередь, испытывает, по всей видимости, влияние идущих переговоров и в особенности их затяжки… Возможно, это не более чем предположение, но мне кажется, что отказ Америки осуществить в позитивном духе путем изменения законодательства о нейтралитете ту внешнеполитическую концепцию, которая как будто бы была сформулирована в апрельских посланиях Рузвельта, заставил советских участников переговоров занять более осторожную позицию в деле подписания заключительного пакта с Англией и Францией… В конечном счете Советский Союз и Америка испытывают в определенной мере одинаковые сомнения по поводу того, искренне ли ведут дело Чемберлен и Боннэ» {90}.