Великий Рузвельт - Виктор Мальков

Большой интерес в этой связи представляют материалы из фонда Филиппа Феймонвилла, военного атташе США в Москве в 1933–1939 гг. Он был едва ли не единственным сотрудником посольства, к которому Дэвис относился с доверием. Примечательно, что его фонд хранится в бумагах Г. Гопкинса в Библиотеке Ф. Рузвельта в Гайд-Парке. Знающий и авторитетный военный специалист Феймонвилл систематически информировал военное министерство США о боеготовности Красной Армии и достигнутом уровне военно-промышленного потенциала СССР. Он оценивал их очень высоко, как, впрочем, и полковник Огюст-Антуан Палассе, военный атташе Франции в СССР. Приписываемую Советскому правительству неискренность в связи с его заверениями о решимости прийти на помощь Чехословакии Феймонвилл категорически отметал. Еще в середине сентября 1938 г. по этому вопросу им был подготовлен секретный меморандум. Феймонвилл отослал его в Вашингтон 15 сентября, в тот самый день, когда Невилль Чемберлен, английский премьер, прибыл в Берхтесгаден для переговоров с Гитлером о судьбе Чехословакии. Приводим его с небольшими сокращениями {77}.

«I. Самые существенные моменты, касающиеся отношения советского военного руководства к кризису в Центральной Европе (на 17 часов 15 сентября 1938 года), представляются следующими.

1. Советское правительство и командование Красной Армии твердо придерживаются взятых на себя ими обязательств по советско-чехословацкому пакту о взаимопомощи и открыто заявляют о своей готовности выполнить их, если Чехословакия подвергнется нападению Германии.

2. Хотя условия соглашения не предусматривают оказания помощи Советским Союзом Чехословакии в случае, если Франция откажется от своих обязательств по франко-чехословацкому пакту, советские военные руководители высказываются в пользу оказания помощи Чехословакии независимо от Франции…

3. Советские военные руководители открыто критикуют политику Англии и, похоже, убеждены, что миссия Ренсимена направлена на то, чтобы создать такое положение, которое облегчило бы отторжение Судетской области от Чехословакии.

4. Весьма вероятно, что в случае нападения на Чехословакию Красная Армия немедленно окажет ей помощь путем посылки авиационных частей, могущих действовать с баз на территории Чехословакии; число предназначенных для этого самолетов, конечно, невозможно точно установить, но предположительно 200 средних бомбардировщиков могут быть использованы для этой цели.

5. Сухопутные силы, направленные из Советского Союза в Чехословакию, могли бы быть готовы к выполнению своей миссии по прошествии нескольких недель после начала военных действий. Считают, что за это время позиция Польши и Румынии станет более ясной, что и даст возможность решить вопрос о том, какое направление следует избрать для прохода советских сухопутных сил в Чехословакию…»

Однако, как справедливо отмечает российский историк Л.В. Поздеева, в Вашингтоне (так же как в Париже и Лондоне) продолжали исходить из малодостоверной информации, основанной на смеси антипатий к СССР и явно заниженных оценок боеготовности Красной Армии {78}. В заявлении государственного секретаря Хэлла по поводу мюнхенской конференции, которая, как было сказано, вызвала «всеобщее чувство облегчения» {79}, сквозила явная недооценка советского фактора. Дэвис подошел к случившемуся с противоположной стороны, увидев в нем решающий шаг к войне. «Все очень плохо, – писал он 7 октября 1938 г. пресс-секретарю Белого дома Стиву Эрли. – Мюнхен, по всем данным, мог быть предотвращен… если бы Англия, Франция и Россия создали Западный и Восточный оборонительный военный союз против «оси» Берлин – Рим» {80}. Он ничего не сказал о США, полагая, что в Вашингтоне и сами придут к правильным выводам.

Всем, кто, подобно Дэвису и Додду, возлагали надежды на перемены во внешнеполитическом курсе США после Мюнхена в сторону улучшения советско-американских отношений, пришлось испытать разочарование. Суть этих отношений довольно точно была определена американской печатью как состояние «холодной неопределенности» {81}. М.М. Литвинов отмечал, что подходу администрации США были свойственны пассивность и нежелание добиваться надлежащего политического эффекта, который мог бы оказать положительное влияние на общую обстановку в мире {82}. Фактическим подтверждением этой линии были выступление Рузвельта 4 января 1939 г. и его заявление на пресс-конференции в начале февраля 1939 г. Суть их может быть выражена следующим образом: внешняя политика США остается неизменной и не будет изменена в будущем. США останутся вне войны {83}, хотя и не будут уклоняться от поисков способов противодействия агрессии. Рузвельт, говоря о ее жертвах, выделил «братские страны», что могло быть истолковано как сознательное умаление всякого значения советского фактора. Вашингтон продолжал активно поддерживать контакты с Гитлером и Муссолини, оставив без внимания Сталина. Все это напоминало открытый бойкот.

Захват Чехословакии Германией 15 марта 1939 г. и утверждение диктатуры Франко в Испании не изменили существенно эту политику. Скрытый упрек в бездеятельности Белому дому пришлось выслушать от своего посла в Бельгии. Джозеф Дэвис писал Стиву Эрли 29 марта 1939 г.: «Отсюда все выглядит в самых мрачных тонах. Английские и французские представители сейчас находятся в Москве с целью проведения переговоров с советскими руководителями (речь шла о миссии министра внешней торговли Англии Хадсона. – В.М.). Они пытаются заставить Россию согласиться с предложенной ими «общей декларацией». Но Москва настаивает на подкреплении этой декларации заключением конкретной военной конвенции трех держав, гарантирующей, что ей не придется сражаться с Гитлером в одиночку. Чемберлен продемонстрировал свои гениальные способности выжидать вплоть до того момента, пока «процессия не прошла мимо». В этих идущих переговорах он почти упустил шанс договориться, а это значит, что все пойдет прахом, если им не удастся убедить Россию в том, что она не останется в изоляции. Если бы они два года назад встали на тот путь, которым идут сейчас, Чехословакия не исчезла бы с политической карты Европы» {84}.

Это новое напоминание об «оборонительном союзе» западных держав и СССР затрагивало и вопрос об отношении к нему США. Но Дэвис из «деликатности» обошел его. Что понапрасну было лить слезы? Дэвис понимал, что доверие Москвы к Западу уже было подорвано до основания. Додд, уже не чувствуя себя связанным служебными обязательствами, писал о том же, не прибегая к умолчаниям. «Я страшно удручен, – писал он в тот же самый день 29 марта 1939 г. послу республиканской Испании в Вашингтоне Фернандо де лос Риосу, – что ваша демократическая страна (Испания. – В.М.) станет союзником Гитлера и Муссолини (речь шла о возможном присоединении франкистской Испании к странам «оси». – В.М.). Но в условиях, когда Англия, Франция и наша страна (подчеркнуто мною. – В.М.) придерживались нейтралитета, едва ли была хоть малейшая надежда для вашей страны устоять» {85}.