Упражнения в стиле - Раймон Кено

— Э, да у вас честолюбие... — заметил пес, перестав облизывать морду.

— Честолюбие... честолюбие... не спешите с выводами... честолюбие.

— Вы думаете о благе народа? подчиненных?

— Безусловно. Ради них я и стал специалистом. В конце концов, не все могут быть такими же сведущими, как я: чтобы им лучше жилось, я сосредоточил в руках такие возможности. Это мое оружие в борьбе за их благо.

— Хм, — хмыкнул пес. — Хм.

— Можете называть это честолюбием, — согласился Амедей. — Сейчас я все равно в отпуске.

— Один?

— До нынешнего момента. Я расстался со своим спутником. Путешествую по этим местам пешком. Очень познавательно. А сколько впечатлений!

Пес зевнул и спрыгнул со стула. Описал два-три круга, обнюхал два-три предмета, толкнул вторую дверь и был таков, даже не соизволил попрощаться. Почти тотчас же в дверь вошла горничная и спросила у Губернатиса, не хочет ли он поужинать.

Он хотел бы поужинать.

Что?

Один постоялец, его и кормить-то нечем.

Но Губернатис в еде был неприхотлив.

Горничная расстелила перед ним скатерть, накрыла на стол и вскоре вернулась с супницей. Ужин состоял из супа, омлета, салата и фрукта. Все было проворно подано и не менее быстро съедено. Горничная слегка поприжималась к клиенту, но тот не проявил к ней ни малейшего интереса — по крайней мере, виду не показал. Не успел странник очистить яблоко, как вошел одноглазый старик в бархатных штанах.

— Гортензия, пикон, погорячее, — громко объявил он.

И взглянул на странника своим единственным глазищем.

— Ну что, скрипим, месье Бланди? — сказала служанка. — Скрипим себе, пока скрипится, старый сморчок.

Странник понял, что посетитель глухой. Служанка подала пикон с горячей водой, да так и осталась стоять, почесывая ягодицу.

— Неплохо поживаем, Гортензия, — заговорил одноглазый старик. — Ревмашка не отпускает. Ну, да это пустяки. Ерунда. Эх, какой дождь сегодня. Улитки повылезают.

Он взглянул на странника.

— Не для прогулок погодка, — заверил старик. — Не повезло вам нынче с погодой.

Странник не ответил, хотя фраза была явно обращена к нему.

— Грибы погниют, — продолжал одноглазый, — да и виноградникам плохо будет, это как пить дать. Г-грибочки были, да сгнили, виноградинки сбили г-градинки, вот что получится.

— Ах ты, старый сморчок, — улыбаясь, сказала Гортензия.

Она подтянула корсет, который впивался ей в ягодицы.

И продолжала стоять как истукан. Странник расправился с фруктом.

— Кофе?

— Нет, спасибо.

— Потом не уснуть будет, — встрял старик.

— Не лезь не в свое дело, старый пень, — сказала Гортензия; и пояснила страннику: — Это мой дядя. Он выжил из ума.

— Давай, давай, — отозвался одноглазый, который вовсе не был глухим. — Болтай. Если бы не ревмашка, я был бы как огурчик. Точно, как огурчик.

— Он у нас слегка тронутый, — сказала Гортензия. — Но, несмотря на возраст, еще пыхтит. Кое-кто думает, что он колдун. Он вправляет кости и заговаривает огонь. Знает, как называются все растения и для чего они служат. Раньше даже поговаривали, что он вызывает души умерших.

— Басни, — сказал одноглазый.

— У него дома есть говорящая голова, которая рассказывает обо всем, что происходит в мире, — продолжала Гортензия, убирая со стола и между делом не пропуская ни одной возможности прижаться упругой грудью к плечу мужчины или потереться бедром о его руку, — ее никто не видел, только я, один раз, когда была маленькой, и конечно же перепугалась. Некоторые говорят, что это радио, ничего подобного — когда я была маленькой, радио еще не существовало, — вообще-то я не старая, месье, мне двадцать; ну, а мне говорят, что все почудилось. Но я видела эту голову, точно.

— Надо же, — сказал одноглазый.

— А еще у него есть шпионы — два ворона. Они летают повсюду, садятся на подоконники, подглядывают, а потом рассказывают все, что видели. Несколько раз местные ребята пытались их убить, но не тут-то было, все наоборот: пацаны то ранили себе что-нибудь, то ломали.

— Это точно, — сказал одноглазый.

Гортензия шевельнулась:

— В нашей семье он один такой.

Странник закурил трубку.

— Вы путешествуете пешком, месье, — сказал ему старик. — Это куда более познавательно, чем по ж-железке или на всяких там авто-мото. Можно увидеть то, чего не замечаешь на скорости, ведь так?

— Действительно.

— Здесь заночуете?

— Да.

— Приходите ко мне завтра утром, я покажу вам кое-что интересное. Вы ведь смыслите в цифрах, а? В этих, в ста-атистиках?

— Откуда вы знаете?

— Гортензия вам все рассказала: один из моих воронов видел, как вы шли и бормотали цифры — ни громко, ни шепотом.

Странник улыбнулся:

— Никак не могу избавиться от этой привычки.

— Приходите завтра, — продолжил одноглазый, поднявшись. — Пиконом угощает месье, — добавил он.

И вышел.

— Старый пень, — пробурчала Гортензия, — чокнутый, совсем чокнутый. Но говорящую голову я и правда видела, когда была маленькой.

Наступила тишина.

— Я провожу вас в комнату, — сказала Гортензия.

Странник хотел было пойти за ней, но тут вернулся хозяин:

— Хорошо поужинали, месье Губернатис? А ты можешь отправляться спать, когда закончишь с посудой. Хорошо поужинали, месье Губернатис? В это время года мне нелегко готовить, учитывая малое, я бы сказал, ничтожное количество клиентов, а также учитывая, что я не умею стряпать, — омлет не стряпня... У меня нет ни продуктов, ни поваров. И все-таки, хорошо поужинали, месье Губернатис?

— Вполне. Я не обжора.

— Ага, сказано с укором.

— Ну что вы. Я прекрасно поужинал.

— Омлетик удался?

— На славу.

— Хм.

Он рассматривал странника.

— Если верить тому, что написано в вашем формуляре, вы — месье Губернатис?

— Он самый. Вы в этом сомневаетесь?

— Нисколько. Депутат?

— Да.

— Ваш визит — честь для моего заведения, месье депутат. И... ну... кстати: вы здесь никогда не бывали?

— Никогда.

— Вы уверены?

— Несомненно. Абсолютно уверен.

— Никогда здесь не бывали?

— Никогда. Я же сказал.

— Даже во сне?

Губернатис задумался.

— Даже во сне, — ответил он.

И заметил:

— Странные расспросы.

Толстощекий малый, который расспрашивал посетителя с маской беспокойства на лице, вновь принял любезный вид.

— Простите меня, месье депутат, вы ведь простите? В этом отношении я того, чересчур... Готов рассказать вам одну историю, да-да, целую историю.

И он обратил к своему клиенту взгляд, в котором была слабая мольба — словно хотел, чтобы гость попросил его рассказать эту самую историю. Но тот, вероятно утомленный обилием историй (автобиографических), которые уже были рассказаны за вечер, просто ответил:

— Каждому есть что рассказать.

Это замечание, казалось, потрясло толстяка — его охватило возбуждение, близкое к маниакальному.

— Раз... — сказал он, — решите, месье депутат, позвольте, моя история не похожа ни на одну другую, нисколько. Начнем с того, что в ней нет ничего необычного, во-первых. А во-вторых, она не обычная.

В этот момент одна из дверей, ведущих в зал, неслышно открылась, и Губернатис увидел входящего пса. Несколько секунд животное побродило кругами, затем ловким и решительным прыжком взобралось на стул между хозяином и странником — и уселось.

— Это ваш пес? — спросил Амедей.

Хозяин посмотрел в ту сторону, где сидело животное, словно проверяя.

— Да. Его зовут Дино.

— У него тоже небось своя история, — сказал Губернатис.

Он взглянул на пса, но тот притворился, что не слышит, закрыл глаза и зевнул; затем вновь принял невозмутимый вид.

— Хорошенький песик, — рассеянно сказал хозяин. — Моя история, месье депутат...

— Расскажите же.

— Она проста, коротка, правдива. Слушайте. Меня зовут Рафаэль Денуэт. Мой отец занимался гостиничным делом, дед был поваром, месье депутат, а прадед даже написал книгу об оформлении стола. Так что, сами видите, мы представляем в некотором роде ремесленную аристократию. Я говорю это не для того, чтобы задеть ваши чувства, месье депутат, мне известно, что вы радикал-социалист. В общем, как уже сказано, родился я в профессиональной среде, в ней вырос и к ней же испытывал отвращение: я хотел стать мореплавателем. И даже пошел моряком в торговый флот. Но когда мой отец умер, я посчитал своим долгом вернуться к нашей профессии — ради того, чтобы скрасить старость моей матери, которая была горничной и уважала семейные традиции. И вот десять лет тому назад я поселился здесь. Мать умерла два года спустя. Я стал сиротой, прошу заметить. Я уже подхожу к моей истории. Я прожил здесь уже пять лет — то есть это случилось пять лет назад, обратите внимание, месье депутат, — и в один прекрасный день, очень похожий на этот, появился странник, который, как и вы, путешествовал пешком. Это был человек довольно высокого роста, не иначе как спортсмен, с очень красивым лицом, месье депутат, а глаза — глаза — глаза светились ярко-ярко. Он просидел здесь час, пока не выпил бутыль красного вина. О чем он мне рассказывал — ведь я подсел к нему, чтобы побеседовать, — уже не помню. Совершенно не помню, — простонал он. — Прошло минут десять после его ухода, как вдруг я понял, что меня посетила... обезьяна.