Становой хребет - Юрий Сергеев

Досель живший в благочестии и молитвах якутского монастыря монах Епифан отбросил докуку церковного писания и прямо в монашеской справе ударился в греховодные дела.

Огромный и рукастый, с распатланной бородой и гривой седеющих волос, он вышагивал в колонне старателей на далёкий прииск, весело скалясь над шутками о своём смиренном прошлом, поправляя рогульки с грузом за могучими плечами.

С юга и севера, от Охотска и Лены, корячились по горам и буреломам, ползи через непроходимые болота добытные мужики в харчистые места. Шли, не ведая куда, без дорог и троп, мёрзли и мёрли от холода, многие возвращались с полпути, проклиная немыслимые лишения в дикой тайге.

К прииску добирались самые сильные, измытаренные в пути, с горящими от радости глазами, иные на карачках лезли в жутковейных лохмотьях, с распухшими и изъязвленными гнусом лицами.

Золото было открыто весной, а к исходу всё того же двадцать третьего года, стеклось на прииск около тысячи душ, к концу двадцать четвёртого работало четыре тысячи, а в двадцать пятом ожидался наплыв более десяти тысяч человек.

Вольдемар Бертин, доложивший Якутскому правительству об открытии его артелью промышленных россыпей золота, был назначен уполномоченным Наркомторгпрома на прииск Незаметный.

Бертин должен был организовать дальнейшую разведку нового золотоносного района, снабжать старателей продуктами питания, скупать золото и контролировать правильное ведение его добычи. Он открыл золотоскупку в бараке-конторе и взялся за новое для него дело.

А из тайги выходили к прииску всё новые и новые артели старателей, ладили ситцевые палатки, рубили бараки из неошкуренных брёвен, рыли на склонах сопок землянки. Стихия людская пожаром бушевала вокруг и создавала неимоверные трудности в управлении прииском.

Кипела самая настоящая золотая лихорадка. Чего уж там греха таить, зудилась душа у каждого мечтою разбогатеть, нагрести в сидор дармового золотья и прокормиться в голодные и смутные годы после завершения гражданской войны.

Превозмогая все лишения и беды, тащились пешие за многие сотни вёрст, благостно представляя в думах золотые горы, обрисованные людской молвой.

А после уж… беспечные годы сытости… справные тройки выездных лошадей… дома-хоромины… да и мало ли чего приблазнится человеку в ожидании счастья, дара небесного…

В помощниках у Бертина — состоятельный и прижимистый мужичок Кузьма Фёдорович. Он был в одном лице и бухгалтер, и золотоприёмщик, и охранник, работал не покладая рук, скупленное золото прятал в самом надёжном месте — у себя под подушкой.

Ни горного надзора, ни милиции на прииске ещё не было, добыча велась стихийно, без всякого присмотра. Никто не проверял документы у пришлых и не интересовался соцпроисхождением. Недавние классовые враги махали рядом кайлами и лопатами.

Золото лежало неглубоко, в иных местах, даже на поверхности, подо мхом. Артелька в пять-шесть человек намывала за день до четырёх-пяти фунтов, а попадались совсем бешеные по содержанию золота россыпи в верховьях ключа. Там артелька брала за световой день до двадцати фунтов. Полпуда.

Бертин нарезал делянки каждой артели, замотался с работой и от избытка народа. Подступала зима, грозила сморить голодом обезумевших людей. Помощи ждать неоткуда и долго, расстояние такое до этого забытого Богом угла, что даже до Якутска не доскачешь.

Надо было что-то решать самому, решать немедленно. Даже там, в «эшелоне смерти», Бертину не было так трудно, так безысходно. Дорог нет, завезти провиант для прииска невозможно. Спекулянты, предвкушавшие поживу, гнали со всех концов вьючных лошадей и оленей.

Соль выменивали на золотой песок стакан на стакан, головка чеснока — вес на вес, табак тоже. Расчёт шёл на «штуки» — золотники. Кайло стоит сорок золотников, лопата — столько же, пуд мяса двадцать пять золотников, цена на масло вовсе взвинчена баснословно.

Уплывало в частные руки золото, найденное и добытое неимоверным трудом. Рыжебородый карточный шулер Майборода за одну ночь снял банк более двух пудов золотого песка, сбежал с тридцатью фунтами, а остальные проиграл ещё более ушлому уголовнику.

Как на дрожжах пухли и открывались частные ювелирные мастерские, там отливались кольца, брошки, серьги и цепи, даже пуговицы на одежду наиболее фартовых заказчиков.

Из далёкой Зеи бывшая содержательница дома терпимости Добродушиха, по кличке Всемирная Тёща, притащила дюжину проституток, а их уже и так налетело, как мух на махан. Со своим дружком Добродушиха купила барак, и вечерами поднимался над строением на длинном шесте красный фонарь.

Её подопечные хитрушки весело принимали гостей в очередь, поили бражкой, настоянной на табачных листьях. Одурманенных и обчищенных старателей едва успевали разносить на одеялах по кустам.

Отрезвившись, не помня, где и были, мужики, со вздохом, лезли по ямным выработкам, остервенело кайлили породу, чтобы вечером опять спустить всё золото за здорово живёшь.

Спиртоносы срывали бешеные барыши… Хитрушки уже через месяц ходили обвешанные золотом с ног до головы, на каждый палец обоих рук напяливали по три кольца, носили серьги и мониста из самородочков.

Монах Епифан тоже ударился в коммерцию. На берегу реки наскоро срубил баню шесть на шесть аршин, топил её по черному. В субботние дни собирались перед дверью очередь — более двухсот человек. Залезали партиями по двадцать душ в тесное закопчённое нутро.

Кое-как обливались водой из деревянных долбушек, больше вымазываясь сажей, нежели отмываясь. За баню плата в ползолотника, за веник столько же, бутылка хлебного кваса ещё полвоина «штуки». Мытьё обходилось в шесть граммов золота.

Епифан взвешивал песок на самодельных весах и пользовался не гирьками, а свинцовыми пульками. Неведомо было, сколько они весили. Скопил монах полпуда золота, зарыл его где-то в укромно месте и, в суете дней, запамятовал, где его ухоронил.

Исполосовал ямами всю сопку, повыворотил коряги и сухостоины — сошёл с ума. Шлялся по прииску медведем-шатуном, каждого встречного жалобно умолял вернуть ему богатство, пока вовсе не пропал где-то в тайге.

На пути из Верхнетимптонских приисков до Незаметного пали более двух тысяч лошадей от бескормицы и непосильной гоньбы. Только на Катыминской мари вороньё и звери оголили сотни их скелетов. Костей старателей никто не считал. А цены на продукты становились всё более дикими…

Среди пришлых оказались знаменитые актёры императорских театров, другие образованные люди, говорящие на многих иностранных языках, бежали сюда из тюрем аферисты первой руки, и никто из них особо не стремился в забой, а искали случая поживиться на дармовщинку…