Смерть в Лиссабоне - Роберт Уилсон

— Потому что это сенсация. Все эти специальные комиссии заставляют банки по всему миру открывать свои архивы. Для моей докторской будет очень хорошо, если я сумею нарыть что-то и в Португалии. Так или иначе, изучать экономику периода Салазара без рассмотрения ее военного периода было бы серьезным упущением.

— Карлуш прочел мне в воскресенье газетную публикацию, где говорилось, что наш золотой запас за время войны увеличился в семь раз.

— В результате экспорта вольфрама, жести, сардин, оливкового масла, одеял и шкур. Ну, ты знаешь. Мы сбывали все это обеим сторонам конфликта.

— Кому-то это кажется предосудительным, других удивляет, — сказал я. — Ну а по мне — это нормальный бизнес. Деньги и мораль несовместимы.

— Мое предположение состоит в том, что все строительство Салазара — автомагистрали, коммуникации, мост Двадцать Пятого Апреля, стадион, все строительство в Лиссабоне и его пригородах — финансировалось не только за счет выгодной торговли во время войны, но и из денег, полученных Салазаром от нацистов в конце войны, когда они вывозили из Европы награбленное. И тут не обошлось без «Банку де Осеану и Роша».

— Опасное умозаключение, — сказал я. — Может быть, тебе стоит поделиться со мной, каким образом ты это выяснила.

— Совсем недалеко от «Банку де Осеану и Роша», возле станции метро «Анжуш» на Руа-Франсишку-Рибейру, высится безобразное здание «Банку де Португал». Туда стекаются и там хранятся архивные материалы всех банков и компаний, зарегистрированных в Португалии начиная с девятнадцатого века. Ты можешь наведаться туда и пролистать уставные документы «Банку де Осеану и Роша». Увидишь, что первыми директорами банка были Жоакин Абрантеш, Освальд Лерер и Клаус Фельзен.

— Когда это было?

— В войну, — сказала она, прихлебывая виски. — Но к тысяча девятьсот сорок шестому году директоров осталось двое: Жоакин Абрантеш и Клаус Фельзен с долями акций соответственно в пятьдесят один и сорок девять процентов.

— Я считал, что все германские активы в Португалии после войны были конфискованы.

— Правильно. Но Жоакин Абрантеш являлся владельцем, и банк считался португальским, — сказала она. — И еще одна интересная деталь: я ознакомилась с архивом одного бельгийского бизнесмена. Я дружу с его внучкой. Отгадай, чье имя там всплывает?

— Клауса Фельзена.

— Через него шел экспорт вольфрама.

— И ты, стало быть, считаешь, что вот-вот получишь в руки доказательства, — сказал я. — А что сталось с этим Клаусом Фельзеном после войны?

— Он значится во всех уставных документах вплоть до тысяча девятьсот шестьдесят второго года, когда имя его оттуда исчезло. Я спросила отца, знакомо ли ему это имя. Он ответил, что с ним был связан один скандал, разразившийся в деловых кругах Лиссабона. Под Рождество тысяча девятьсот шестьдесят первого года Клаус Фельзен застрелил у себя дома немецкого туриста, после чего отбыл двадцатилетний срок за убийство в тюрьме Кашиаш.

— Интересно.

— А знаешь, кто был юристом компании?

— Думаю, что знаю, — сказал я. — Доктор Акилину Оливейра.

— Он переписал устав банка, исключив оттуда нашего друга Клауса Фельзена.

— И долго он оставался их юристом?

— До тысяча девятьсот восемьдесят третьего года.

— А потом что?

— Потом он перестал им быть. Должности не вечны, а к тому же это может быть как-то связано с тем, что Педру Абрантеш, унаследовавший банк после отца, погиб в автокатастрофе.

— Это помню даже я. Этих детей…

— И новым директором и главным акционером банка стал Мигел да Кошта Родригеш. После чего все поменялось. В том числе и юристы.

— Это, конечно, существенно, но все же я не могу нащупать тут связь и найти мотив убийства Катарины. Не понимаю, каким образом…

— Ты хочешь допросить Мигела да Кошта Родригеша?

— Я хочу оглушить его стремительным ударом, так, чтобы он не успел спрятаться за спинами своих влиятельных друзей и явился бы в полицию на допрос под магнитофонную запись.

— В таком случае тебе придется заручиться и общественным мнением.

— Через средства массовой информации, — сказал я. — Но увлекательной истории для прессы у меня не имеется. Видела бы ты этого Жорже Рапозу, бывшего агента МПЗГ! Второго такого ничтожества во всем Лиссабоне не сыщешь.

— Ну а как насчет Клауса Фельзена?

— Так ему, должно быть, лет сто, если не больше.

— Восемьдесят восемь, если быть точным.

— Он доступен?

— В уставных документах компании был указан его адрес. И я перво-наперво сделала простейшую вещь — заглянула в телефонный справочник и удостоверилась, что он до сих пор проживает по этому адресу: вилла «На краю света», Азола. И видишь этот листочек на тумбочке? Это его телефон.

— И ты ему позвонила?

— Я чувствовала, что еще не сформулировала вопросы, которые хочу ему задать, и решила еще поработать, прежде чем затевать с ним разговор.

— Ну а теперь?

— Думаю, нам обоим стоит выслушать его.

— Теперь понятно.

— Что именно?

— Что это и должно стать сенсацией, которая и обеспечит успех журналу.

— Может быть.

— Нет, нет и нет.

— Почему же «нет»?

— Ты говорила… дай-ка вспомню точно, как ты выразилась: никаких спущенных штанов в твоем журнале. Ведь так ты говорила, да?

— Спущенные штаны — это будет по твоей части, а моей сенсацией станет доказательство, что крупнейший международный банк Португалии был основан на деньги, награбленные нацистами. Давай работай, а формулировками займемся потом.

— Думаешь, Клаус Фельзен так тебе все и выложит с первой встречи?

— Проверим сначала, жив ли он, — сказала она, кивнув в сторону листочка бумаги на тумбочке.

Я взял телефон и набрал номер. Ответил по-немецки женский голос. Я попросил Клауса Фельзена.

— Он спит, — ответила женщина.

— В какое время ему было бы удобно со мной поговорить?

— На какую тему?

— По поводу «Банку де Осеану и Роша».

Молчание.

— Представьтесь, пожалуйста.

— Я следователь. Работаю в Лиссабонской уголовной полиции. Веду дело об убийстве молодой девушки. Думаю, что сеньор Фельзен может помочь нам в расследовании.

— Я поговорю с ним. Но, видите ли, у него нет четкого распорядка дня — иногда он просыпается глубокой ночью, а иногда, наоборот, спит чуть ли не весь день. Если он согласится на встречу с вами, вам придется прийти, когда я вам назначу.

Я дал ей номер телефона Луизы и положил трубку. И стал голым шагать взад-вперед по комнате, покусывая большой палец. Луиза курила, пуская дым в потолок. Я позвонил Оливии и предупредил, что буду поздно, а может, вообще не приду ночевать, так что лучше будет, если она поужинает у моей сестры.

— Не волнуйся обо мне, — сказала она.

— Ты что, в машине? — спросил я, так как разговор прерывали помехи.

— Я с Софией и ее мамой. Мы едем в Кашкайш. Они пригласили меня поужинать там в ресторане и остаться у них на ночь. Хорошо?

— Нет.

— Что? Я плохо тебя слышу.

— Нет, это было бы вовсе не хорошо, — сказал я.

— Да почему… не могу… пожалуйста… чертов мобильник… делать…

— Я хочу, чтобы ты вернулась домой.

— Но ты же сам сказал, что тебя дома не будет.

— Что я сказал, я помню.

— Ну не глупи! Почему тебе вдруг вздумалось, чтобы я…

— Потому.

— Не слышу!

— Оливия!

— Разговаривать невозможно — не слышно ничего… Пока!

Разговор прервался.

— Неприятности? — спросила Луиза.

Телефон, который я все еще держал в руке, зазвонил. Я судорожно прижал его к уху.

— Оливия!

— Инспектор Коэлью? — осведомился говоривший с немецким акцентом голос.

— Да, это я.

— Герр Фельзен может сейчас поговорить с вами. Вы знаете дом?

— Нет.

— На самом краю полуострова. Возле маяка.

— Чтобы доехать, нам потребуется не меньше часа.

— Поторопитесь.

Мы приняли душ и оделись. Я попробовал еще раз позвонить на мобильник Оливии, но она его выключила. Луиза всячески меня успокаивала, говоря, что ничего случиться не может, но меня не оставляла тревога. Моя дочь собирается провести ночь в доме с предполагаемым убийцей молодых девушек!

Мы выехали из Лиссабона. Луиза села за руль, я держал ее ноутбук и фотокамеру и старался 4 не поддаваться панике. Но что мы могли сделать? Обойти все рестораны в Кашкайше? Я даже не знал, где дом этого Родригеша — в телефонном справочнике под его фамилией ничего не значилось — возможно, и дом, и телефон записаны на девичью фамилию жены.

Мы съехали с трассы и свернули на запад. Машина взбиралась вверх по извилистой дороге; за высокой часовней Пениньи догорал закат. В темной зелени то там, то здесь мелькали огоньки одиноких, далеко отстоявших друг от друга домов. Корабли плыли по темной воде к тоненькой серо-голубой полоске горизонта. На самой высокой точке дороги свернули на Азолу с ее ветряными мельницами и барами, деревенькой с лающими собаками; потом опять потянулась пустошь, заросли вереска и ракитника. Сгустилась темнота, прорезаемая лишь лучами маяка.