Хольмгард - Владимир Романовский

Тут как раз и объявился тот, чье внимание нельзя было привлекать. Литовский сводник оказался неожиданно рядом с Минервой и, взяв за локоть, остановил ее, а Ротко, ничего не заметив, пошел себе дальше, погруженный в свои зодческие мысли.

— Ты мне должна за отсутствие без разрешения четверть гривны в день. За упущенных клиентов вира — тридцать сапов с каждого, из расчета по десяти упущенных в день. Сейчас ты, так и быть, просто встанешь, где тебе положено, а к утру я с тобой не так поговорю. С чего ты решила, что тебе многое позволено, в толк не возьму. Но это не так. Поняла?

На плечо сводника легла тяжелая рука. Он раздраженно попытался ее сбросить, чтобы только после этого обернуться и узнать, кто это осмеливается его здесь лапать, но последовало сжатие плеча и сводник почувствовал, что кости и суставы в плече этом слегка поменяли положение, стали ближе друг к другу. Дир развернул сводника лицом к себе и неспешно собрал ему рубаху на груди в свой кулак, отчего ткань натянулась и надавила на подмышки. Держа сводника за этот сгусток текстильной продукции, Дир приподнял его над землей одной рукой и перенес к забору, к которому и прислонил его спиной, не опуская на землю.

— Эй, эй, — возмутился сводник неуверенно и попытался воспротивиться, но каждое движение руки отдавало болью в подмышке.

— А скажу я тебе так, добрый литовец, — сказал Дир. — Девушку эту зовут Минерва, и я ей вроде старшего брата. Дела ее значительно лучше идут, чем раньше, и с такими как ты ни видеться, ни говорить она более не желает. А я в свою очередь говорю тебе — как ты ее на улице увидишь, так сразу прячься куда-нибудь. Не заметит она тебя — счастье тебе. Но коли заметит, то нет на свете места, где бы я тебя не нашел. И тогда я, заметь, переделаю твое артистическое сложение таким образом, что будешь ты похож на статую хвиникийскую и днем и ночью.

Про хвиникийскую статую что-то говорил Хелье. Вроде, это жена Ярослава так шутила. Дир не очень понимал, что это значит, но выражение ему понравилось. Сводник тоже не знал, что это такое — быть похожим круглые сутки на хвиникийскую статую, но решил, что это, наверное, неприятно очень, и лучше дальше ничего не уточнять. Люди определенных сословий вообще скептически относятся к просвещению, особенно к общим дисциплинам. Всем своим существом давал сводник Диру понять, что согласен и будет прятаться при виде Минервы, и вообще уедет в Литву. Держа его одной рукой на весу, Дир задумался о состоятельности молчаливых обещаний сводников.

— Конечно, — сказал он задумчиво, — можно было бы просто свернуть тебе шею. Это гораздо проще и надежнее. С другой стороны… Минерва!

Минерва, все это время стоящая неподалеку, наблюдавшая за действом и не знавшая, что ей делать — вмешиваться или нет — сказала:

— Да?

— Как ты думаешь, убить его или отпустить?

— Ты его отпусти, Дир.

— Да, пожалуй, — согласился Дир, ставя сводника на землю и становясь пяткой ему на ногу. На пятку он перевел весь вес своего тела.

Сводник завыл, морщась от боли.

— А мне кажется, ты плохо понял, что тебе сказали, — усомнился Дир, вертя пяткой. — Скажи, понял?

— Я понял! Я понял! — закричал сводник.

— Что надо делать, как увидишь ее?

— Прятаться!

— А может, не прятаться?

— Нет, прятаться обязательно!

— А что, если тебя утопить, тут где-то река была?

— Нет, не надо! Я понял! Я буду прятаться!

— Будешь?

— Буду!

— Ладно, — смилостивился Дир. — Поверю на этот раз. Парень ты, наверное, неплохой.

Отпустив сводника, быстро заковылявшего прочь, он сказал Минерве:

— Догоняй Ротко, чего встала.

— Дир, ты не… спасибо тебе…

— Догоняй же.

— Ты не зайдешь ли к нам?

— Не зайду, — сказал Дир. — Дел много, — добавил он важно. — Иди.

Минерва догнала Ротко через квартал. Зодчий внимательно рассматривал какие-то настенные узоры.

— Куда ты пошел без меня! — крикнула она ему.

— Я тебя здесь ждал. Ты с кем-то разговаривала.

— Горе ты мое, — воскликнула она в отчаянии. — Со сводником своим разговаривала. Он хотел деньги у меня забрать.

— Забрал?

— Нет. А ты бы хоть вступился, что ли, сказал бы ему, что я с тобой теперь живу.

— Э нет, так мы не сговоримся, — возразил Ротко строгим голосом. — Ежели кто тебя обижает из-за моих дел, тогда да, вступлюсь. А в свои дела меня не впутывай. Мне неинтересно.

— Как это? — удивилась она.

— Так. У всех есть прошлое, и каждый ответственен за свое прошлое. У меня на твои прошлые дела времени нет. Выпутывайся сама. И если они, дела эти, меня хоть раз коснутся, то, пожалуйста, на глаза мне больше не показывайся.

Чудовищная несправедливость! Минерва пожалела, что не осталась с Диром. Дир бы так не сказал. Дир только что за нее вступился! Видел ли это Ротко?

— А вот Дир за меня вступился бы, — сказала она заносчиво.

— А Диру, может, делать нечего целый день, — парировал Ротко. — Вот он и ищет себе занятий. За того вступись, за этого, на лодке туда-сюда съезди. А мне строить нужно, мне не до глупостей.

— Но я же тебе не чужая!

— И что же? Если весь мир будет заниматься делами уличных хорл, то и будет он, мир, походить на хорлов терем.

Она хотела обидеться и уйти, но не ушла. К родителям ей возвращаться не хотелось, а больше идти было некуда.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. ПРО ЗЯБЛИКА

Неизвестно, где провел Детин остаток дня и ночь после суда. Ему сказали — иди, и он пошел, не разбирая пути, не помня направления, не зная, зачем это нужно, просто шагал себе вперед. Его не трогали, не хватали, не кидали в яму, не шептали в ухо, что следует говорить — и то хорошо. В Новгород он вернулся только через неделю. Где он был — он не помнил, что он ел, где спал — неизвестно. Возможно, он просто шел по прямой достаточно быстро и обогнул весь земной шар — такие слухи были, что это, мол, возможно, а возражения последователей Космаса, проживавшего в Александрии лет за пятьсот до добрыниных подвигов в Новгороде и утверждавшего, что земля на самом деле вовсе не круглая, но плоская, ничего, кроме смеха, не вызывали. Ну, не совсем. Были и сердобольные, которые пытались вразумить дураков.

— Ну вот смотри, — говорили сердобольные, — смотри, дурак. Вот бывал ты, к примеру, в Константинополе или Александрии?

— А если и бывал, так что? — отвечал дурак.

— Ну вот когда большое судно с высокой мачтой уходит туда, где небо сходится с морем — что получается?

— А что?

— Часть его скрывается, виден только парус. А это о чем говорит?

— О чем?

— Что земля наша круглая.

— Нет, земля плоская. Так написал Космас.

И сердобольные, и дураки были греки, в основном церковного сословия. Новгородцы об этих разговорах не знали. Те из них, кому приходилось задумываться о таких грунках, Космаса не читали.

Так или иначе, Детин вернулся в Новгород и пошел к себе домой. Во всяком случае, он думал, что идет домой. Он не помнил точно, где находится его дом. Вид у него был — обыкновенного бродяги. Сальные грязные волосы слиплись и торчали в разные стороны, неопрятная борода развевалась на ветру. Рубаха грязная, дырявая. Сапоги отсутствуют. Порты отсутствуют. Свита тоже. Грязными костяшками пальцев Детин стукнул несколько раз в дверь. Потом еще. В конце концов дверь открыл укуп, служивший у Детина лет десять. Он некоторое время вглядывался в Детина, прежде чем узнал его.

— Ага, — сказал укуп, смущаясь. — Здравствуй.

— Здравствуй.

Детин даже не удивился, видя, что его не пускают в дом. Не то, чтобы совсем гонят, но загораживают собою дверь и не собираются отодвигаться. Он стоял и молча смотрел на укупа.

— Не велено никого пускать, — объяснил укуп. — Ты меня прости, но не велено.

— Не велено? — неуверенно спросил Детин.

— Нет. Дома никого нет. Все уехали.

— Куда?

— На состязания. Ты, Детин, на меня не сердись. Но мой хозяин теперь — Нестич.

— Нестич?

— Твой старший сын.

— Да?

— Да. Он мой хозяин и есть.

— А я?

— Не знаю ничего. Поговори с Нестичем, если хочешь.

— Как же я с ним поговорю, если он уехал? — логично спросил Детин. — А когда он возвратится?

— Не знаю. Не задерживай меня. У меня много дел по дому.

— Ты подожди…

Но дверь перед Детином закрылась.

Детину хотелось есть. Он не помнил, просил ли он милостыню во время своего путешествия. Может и просил. Он прошел несколько кварталов, остановился на людной улице, посмотрел на прохожих, и вытянул руку вперед, ладонью вверх. Его никто не узнавал. Вскоре какая-то женщина, одетая небедно, положила ему в ладонь слегка брезгливым жестом три сапы, стараясь при этом не коснуться пальцами грязной кожи Детина. Детин некоторое время тупо разглядывал монеты. Он не помнил, что, где и сколько на них можно купить. Он поводил головой, понюхал воздух, и двинулся не зная точно куда, а на самом деле — к торгу. Вышел он к торгу окольным путем, и сразу оказался у овощной лавки. Показав Бове-огуречнику монеты, он спросил: