Головокружение - Вадим Панов

И сейчас, сидя за шатким столом, Арнольд аккуратно готовился к самому громкому делу. К финальному аккорду, который должен стать венцом его сражения. Готовился неспешно, потому что малейшая оплошность могла привести к грандиозному взрыву. Со стороны Арнольд напоминал старого часовщика, склонившегося над очередным заказом, но собирался он не считать время, а отнимать его.

Отнимать жизни.

Невыносимая каторга не сломила Арнольда, а только озлобила. Тяжелая работа и постоянные сражения превратили его в замкнутого, упрямого и недоверчивого человека, ненавидящего всех, и в первую очередь тех, кто отправил его в тюрьму.

Но Арнольд был хитер, он понимал, что истинные чувства следует скрывать, и потому, незадолго до выхода на свободу, составил предельно жалостливое, полное самоуничижения и мольбы послание, в котором выражал робкую надежду, что «благородный и великодушный Зеленый Дом милостиво соизволит» вернуть ему возможность пользоваться магией.

«Я расплатился по всем долгам, заплатив гораздо больше, чем мог себе представить. Я был наказан и осознал, что вся моя предыдущая жизнь была сплошной ошибкой. Я мечтаю доказать, что могу быть честным членом общества…»

Арнольд рычал над каждой буквой, но заставлял себя писать. Он отправил письмо и принялся ждать ответа. Дрожал, предвкушая возврат невиданной, невозможной для обычного чела силы. Почти не спал. И едва не сошел с ума, когда понял, что отвечать на его прошение никто не собирается.

— Быть рабами гораздо проще, чем свободными. Вас подкармливают магической энергией, вам туманят головы якобы огромными возможностями, но не позволяют высоко подняться. Быть рабом сытно, но в этом положении нет перспектив. И я не хочу, чтобы гордые челы продолжали изнывать под пятой нелюдей. Я вас разбужу!

Помимо инструментов и материалов, на колченогом столе лежал замызганный блокнот, страницы которого были исписаны быстрой и твердой рукой — инструкции, заклинания, технические детали и прочие заметки, которые могли пригодиться в деле. Страницы Арнольд заполнил сам, внимательно прислушиваясь к советам своего друга. И теперь, закончив собирать устройство, он быстро пролистал блокнот, отыскал нужное место и углубился в чтение, старательно запоминая последовательность действий.

И улыбался, вспоминая того, кто указал ему путь.

День освобождения должен был стать последним в его никчемной жизни.

Арнольду некуда было идти. Не к чему стремиться. И он не знал, чего хочет. Разум подсказывал: отправляйся в Москву, в Зеленый Дом, упади людам в ноги и упроси сорвать проклятую «Рыбацкую сеть». И все изменится. Все станет если и не таким, как прежде, то, по крайней мере, сносным. Магия вылечит. Магия раскрасит мир в яркие цвета. Езжай в Москву…

Но унижаться не хотелось.

Арнольд помнил, как скрипел зубами, составляя позорное письмо, и догадывался, что не выдержит личной встречи с высокомерной нелюдью. Теперь, после того, как ему не соизволили ответить — не выдержит. Обязательно сорвется, и все его мечты рухнут, словно карточный домик.

Не было у Арнольда сил унижаться, зато было четкое понимание, что без магии ему не жить. Он не хотел оставаться инвалидом, а потому день освобождения должен был стать последним в его никчемной жизни. Он собирался доехать до города, купить в хозяйственном магазине веревку и покончить с этим. Он прошел через ад, выдержал все испытания, доказал, что силен, и теперь, непобежденный, намеревался поставить точку.

Он был полон решимости, но у ворот его ждал незнакомец, оказавшийся очень хорошим другом…

— Ты дал мне цель, брат, — прошептал Арнольд, закрывая блокнот. — Объяснил, к чему нужно стремиться, и я тебя не подведу. Мы победим! Мы обязательно победим!

Он посмотрел на часы, вновь улыбнулся и медленно направился на кухню готовить скудный обед.

Сегодня большой день. Почти такой же, как день его освобождения, только на этот раз осечки не будет.

Сегодня он умрет.

Южный Форт, штаб-квартира семьи Красные Шапки.

Москва, Бутово, 11 июня, суббота, 16:19

— Начинается, мля, я чую — начинается. — Во дворе шел организованный Кувалдой митинг, слов слышно не было — наружные камеры передавали в подвал только картинку, но Копыто хватило одного вида беснующегося фюрера и потрясающих кулаками сородичей. Он догадывался, к чему идет дело. — Сегодня будет буза.

— Слышал, что Кувалда затеял? — поинтересовался Сиракуза.

— Пистолетики в подвал привез, — хмуро ответил Копыто. — Говорит, что делать их тама будет во славу семьи.

— Чушь.

— Можа.

— Точно говорю — чушь, — натянуто рассмеялся Ваня. — Кувалда хочет показать, что у него тоже сила.

— На то он и великий фюрер.

— И еще я думаю, он хочет натравить на тебя Чемодана и Шпателя, — закончил Сиракуза.

— Можа, — хладнокровно повторил Копыто.

И замолчал.

Активность Кувалды, явно замыслившего разборку, а также упоминание Гнилича и Дурича, должны были привести уйбуя в панику. Сиракуза ждал воплей, визга и громкой ругани, спровоцированной обострившимся инстинктом самосохранения, поэтому спокойствие Копыто повергло чела в изумление.

— Надо уходить.

И услышал совсем неожиданное.

— Я дома, — буркнул дикарь. — Куда мне бежать?

— Не куда, а от кого.

— От кого? — безразлично спросил Копыто.

— От тех, кто хочет тебя убить.

— Меня всегда хотят убить. — Уйбуй передернул плечами. — Но я всегда добирался до них первым. Доберусь и сейчас.

— Копыто?!

Дикарь задумчиво оглядел подвал, несколько секунд пристально смотрел на хлопочущего у цистерны Степаныча, перевел взгляд на бутылки с «Кувалдом», усмехнулся и негромко произнес:

— Ты, Сиракуза, чел с пониманием, и я тебя ценю. Ты умнее меня, но в то, что сейчас творится, ты ни разу не врубаешься, понял? Тута дела семейные, взрослые, и я стану их делать. Вот.

— А в семье у вас, я помню, проигравших принято вешать, — мрачно заметил Ваня.

— Это ежели пулями сначала не нашпигуют, — с прежним хладнокровием уточнил Копыто. Поразмыслил чуток и добавил: — А иногда и нашпигованных потом вешают, чтобы в назидание и для поднятия победного духа.

— Тебя это не смущает?

— А чего тута смущаться? — пожал плечами уйбуй. — Обычное дело.

— Я не хочу, чтобы тебя повесили, — твердо произнес Ваня. — Ни целого, ни нашпигованного.