Атланты и кариатиды - Иван Шамякин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Говоря это, директор явно нарочно долго копался в стопке бумаг и тетрадей, искал Маринину тетрадку, обернутую знакомой цветной бумагой.
Герасим Петрович (потом неприятно было вспоминать этот свой жест) почти выхватил тетрадь из его рук.
Прочитал сочинение и втайне с облегчением вздохнул: слава богу, не самое худшее.
Марина с юмором, с недетским юмором, описала, как ее дома воспитывают. Ничего такого, что бы могло его скомпрометировать, но все же в живом рассказе все они — он, мать, брат и сама Марина — выглядят довольно забавно. Раза два он не сдержал улыбки, хотя чувствовал, что директор не сводит с него внимательных хитрых глаз.
— Ну, это ерунда, — сказал Игнатович, дочитав сочинение. Сказал даже как бы с укором: мол, из-за этого можно было бы и не беспокоить.
— Так я и говорю, что ерунда. Но я счел своей обязанностью… Знаете, Марине не следовало бы забывать, кто ее отец. Это единственное, что от нее требуется…. Если вы согласны…
— Да, разумеется… Спасибо вам.
— А юмор — драгоценнейшее качество. Юмор, пожалуйста, не глушите… Кабинеты посмотрим, Герасим Петровичу.
— Нет, к сожалению, не могу. У меня конференция.
— Жаль. Признаться, хотел высказать одну просьбу… Но потом, потом… У вас веселая семья.
— Да, веселая.
— Я вам завидую. У моих детей нет чувства юмора. А как сказал старый одессит: пускай меня ограбят, но с юмором. Будет легче.
На вечернем заседании, вспомнив эти слова директора, Игнатович подумал, что Маринины шуточки насчет воспитания совсем небезобидны, они вовсе не детские, это идет от чужих взрослых и недоброжелательных людей. И он настроился против дочки: хватит ей потакать, совсем распустилась девчонка.
Вечером вместе с Лизой он учинил над Мариной суд.
Марина знала, что за сочинение ей достанется либо в школе, либо дома, а скорее всего и там и там. В классе ей сочинение пока что не вернули, учительница сделала вид, что тетради — ее и еще одной ученицы — забыла дома, даже поахала над своей рассеянностью. Наивные люди эти учителя, да и родители тоже, думают, что она ничего не смыслит и так легко поверит их нехитрой выдумке.
По отцовскому виду Марина сразу поняла, откуда ждать грозы, и подготовилась соответствующим образом. Когда «верховные судьи», отец и мать, вызвали ее на допрос, у нее уже была выработана тактика.
— Марина, я прошу серьезно выслушать то, что мы тебе скажем.
— Я всегда серьезна, мамочка, — послушно ответила дочка и даже реверансик сделала; потом ругала себя, что перехватила и испортила интересный спектакль, потому что отца, очевидно, взорвал этот реверансик и он заговорил строго, без предисловий:
— Ты что написала?
Она попробовала продолжить игру:
— О чем ты?
— Ты не знаешь о чем?
— Каюсь, папочка, первый раз написала записочку. Все девочки давно пишут.
— Какую записочку?
— Толику Баранову. Любовную.
— О боже, — простонала Лиза.
Но Герасима Петровича любовная записочка мало волновала, он отгадал дочкину хитрость, его не обманула ее притворная покорность, не так она обычно разговаривала с ними.
— Не прикидывайся дурочкой. И не заговаривай мне зубы. Я говорю о сочинении…
— А-а… А я ломаю голову, почему эта бестолковая Тамара не отдала мне тетрадку. Она показала ее Ивану, а Иван принес тебе. Не стыдно им из-за таких мелочей беспокоить секретаря горкома? Я на твоем месте…
Не выдержала мать, гневно закричала:
— Марина! Гадкая девчонка! Как ты говоришь об учителях?!
— А как о них надо говорить?
Герасим Петрович ходил вокруг стола, едва сдерживая гнев.
Лиза и Марина сидели за столом друг против друга, и дочка улыбалась так, будто жалела мать.
— Ты чересчур грамотная!
— А как же, папа! Меня ведь учат. Дома… В школе…
— Брось кривляться, чертово семя!
— Если вы хотите, чтоб я молчала, я буду молчать. Я послушная. И я чертова, а не ваша…
— Нет, ты полюбуйся, какую цацу ты вырастила!
— Я вырастила? Вместе растили.
Не хватает еще поссориться с женой!
Герасим Петрович промолчал, походил, заложив руки за спину.
— Нет, ты хоть понимаешь, что ты написала?
Марина изменила тактику и перешла в наступление:
— А что, разве неправду?
— Ты компрометируешь меня и мать!
— Что ты, папа! Я просто хотела показать, какую глупую тему нам дали: «Я и мои родители».
— Чем же она глупая? — спросила Лиза.
— Пускай бы они лучше дали «Я и мои учителя». Вот бы я им написала! Они бы там в обморок все попадали в учительской. Во главе с заслуженным… Лежали бы без чувств.
Герасим Петрович схватился за голову. Крикнул жене:
— Нет, ты послушай, что она говорит! Ты вдумайся!
Не впервые Герасим Петрович с горечью сознавал, что он, которого слушаются взрослые, серьезные люди, кто своей железной, как говорит Довжик, логикой может убедить любого и словом своим поднять на большие дела тысячи, не может справиться с одной девчонкой, собственной дочерью, и часто чувствует себя перед ней безоружным и беспомощным. Какой метод воспитания применить? Дедовский ремень! Но попробуй ударить такую чертовку! Она и правда может пожаловаться Сосновскому. Ведь угрожала! И даст Лене пищу для его неуместных шуток.
Тут Герасим Петрович увидел, что Марина достает из кармана фартучка вату и засовывает себе в уши.
— Ты что делаешь?! — крикнул он так, что Лиза испуганно подскочила, не сразу сообразив, что его так взорвало.
— Затыкаю уши, — спокойно ответила Марина. — Боюсь за перепонки.
Терпение лопнуло, и он, наверно, дал бы дочке добрую оплеуху впервые в жизни, но его остановил резкий телефонный звонок.
Он на мгновение замер, но, когда к телефону двинулась Лиза, бросился сам, понимая, что это спасение от позорного поступка. В трубку крикнул сердито:
— Слушаю!
— Что так грозно? — раздался насмешливый голос Сосновского.
— Простите, Леонид Минович.
— Почему запыхался? Оторвал от приятного дела?
Как, может быть, никогда, Игнатовичу хотелось крикнуть: «Пошел ты… со своими шуточками!»
— Да нет, ничего. Смотрю телевизор.
— Счастливый человек. Что нового?
— Да, кажется, ничего такого…
— А я только что из районов. Заехал в обком и узнал новость. Есть постановление Совета Министров о строительстве комбината в Озерище.
— Я знаю.
— А я хотел тебя обрадовать. Карнач проявил высокую принципиальность, написав письмо. В то время как многие из нас «хенде хох» перед министерством. Будем честны и скажем ему спасибо. Карначу. Это тот вариант, когда и волки сыты, и овцы целы.
Холодный пот залил спину. И ноги — как чужие. Не находил нужных слов. Что ответить на это? Пауза затянулась, и Сосновский окликнул:
— Алло!
Наконец, кажется, пришло то, что надо сказать:
— Карнача освободили не из-за комбината.
— Однако, признайся, ставили и это лыко в строку. Грехи подбирать мы умеем. Слушай, ты уверен, что мы с тобой в данном вопросе оказались Соломонами?
Игнатович разозлился. Опять «мы с тобой»…
— Людей надо воспитывать. Особенно таких…
«Какой глупый ответ. Что это со мной? А толстяк уже обрадовался…»
— Золотые твои слова, Герасим, — весело прогудел Сосновский. — Но, надеюсь, ты не считаешь, что выбросить человека — это лучший метод воспитания. Ведь не считаешь?
Герасим Петрович вытер лоб. И Сосновский точно увидел этот его жест.
— Нелегко, Герасим, нам с тобой. Понимаю, Но давай подумаем, как самим исправить сделанное. Мы, конечно, можем поправить вас официально. Но зачем это вам? Это уже, как говорится, щелчок в нос. А вы люди взрослые, серьезные, ответственные… Сами умеете исправлять свои ошибки. Поговори с членами бюро… А потом съезди к Карначу, пока его не переманил кто-нибудь из добрых соседей. Такие кадры на земле не валяются. Он у себя на даче. Кстати, знаешь, что он хворал? Конечно, знаешь. Попроси его вернуться…
— Попросить? — прошептал Игнатович и сам испугался, что так нелепо выдает себя и так нерешительно, как школьник, держится. Нет, он будет спорить, не соглашаться! Пускай возвращают Карнача, но баз него! Он не пойдет на такое унижение!
В голосе Сосновского послышался смех, этот старый зубр и по телефону видит каждый его жест, выражение лица.
— Ладно. Разрешаю. Попроси от моего имени. Так тебе будет легче. Договорились? Алло! Ты слышишь?
— Я слушаю, Леонид Минович.
— Значит, договорились. С умным человеком легко говорить. Ну, будь здоров. Смотри телевизор. Алло, алло! Между прочим, насколько мне известно, коровы у него на даче нет. И самогонного аппарата тоже. Учти это, когда поедешь.
Игнатович опустил трубку и какое-то время смотрел на нее.
Лиза, которая внимательно следила за мужем, по его коротким репликам поняла, о ком идет речь, догадалась, в каком духе, и, взволнованная не меньше его, нетерпеливо спросила: