Дверь с той стороны (сборник) - Владимир Михайлов

Вопреки процессуальным нормам, он говорил это, обращаясь к Нареву, а не к тем, кому предстояло утвердить приговор. И в голосе Петрова звучали нотки извинения. Никто, однако, не заметил этого – кроме, может быть, Истомина.

Приговор утвердили, но всем было отчего-то неудобно, словно бы они приговорили самих себя. А Истомину казалось, что он только что присутствовал на спектакле, разыгранном двумя актерами на глазах у ничего не подозревающей публики.

Но сейчас это не казалось ему важным. Главным было облегчение, с которым вздохнули все, поняв, что никто не кинется в драку, что никто ни в чем не виноват, кроме разве что вереницы случайностей и ошибок, от которых не застрахован ни один человек. Больше не нужно было молчать, отводить взгляды и бояться будущего.

Капитан Устюг подошел к Петрову и протянул руку. Инспектор крепко пожал ее. Это стало как бы сигналом к рукопожатиям, улыбкам, словам извинения и приязни.

– Поверьте, я не знал об этом, – сказал Устюг, кивком указывая на Лугового. Петров усмехнулся.

– Как знать – может быть, Нарев благодарен ему за этот выстрел…

Легче стало жить. Надолго ли? Об этом сейчас лучше было не думать. Но, видимо, не случайно Петров, когда все разошлись (немногие по каютам, большинство – в бар), направился в госпитальный отсек. Он поторопился сделать это, видя, что Вера задержалась на миг, занятая разговором с Зоей, и некому загородить перед ним вход.

Глава шестнадцатая

Просыпаешься иногда с трудом, нехотя переходишь от фантастически неограниченной ни в пространстве, ни во времени свободы сна к тесным пределам реальности. Нечто подобное ощутил Карский, вопреки своим желаниям, возвращаясь, а вернее, входя в неустроенную реальность «Кита» и покидая то трудно определимое пространство, где их было лишь двое, где проблемой становилась мгновенная морщинка на ее лбу или недовольное движение бровей или губ, а улыбка означала счастье. Петров говорил, а Карский то слышал его, то не слышал, сосредоточиваясь на борьбе с протестом, поднимавшимся все выше и заливавшим его с головой. Наконец он не выдержал и перебил инспектора:

– Неужели десять человек не могут наладить свою жизнь без того, чтобы в это вмешивался еще кто-то?

– Как? – спросил Петров вместо ответа.

– Хотя бы просто – морально поддерживая друг друга.

– А зачем? Нас волнует – зачем нам жить.

– Потому что мы родились на свет. И мы – люди. И обязаны жить до последней возможности.

– Категория обязанности действует далеко не всегда, – со вздохом молвил Петров.

– Неужели все до такой степени утратили мужество…

– Мужество, – задумчиво повторил Петров. – Это слово лишилось здесь своего первоначального смысла. У нас нет ни мужчин, ни женщин. Так установлено с самого начала. Это, конечно, не главное, однако…

Карский удивленно взглянул на него.

– Не понимаю. О чем вы говорите? Кем установлено?

– Так приказал капитан, – пояснил Петров.

– Ах, вот как… – растерянно проговорил Карский. Он взглянул на Веру, но она не отвела глаз: она стояла, вздернув подбородок, и поза ее выражала твердую уверенность в том, что именно она была права, а не капитан и те, кто подчинился ему. Потом губы ее чуть дрогнули, и Карский угадал слова, беззвучно произнесенные ею. Он кивнул в ответ.

– Я вижу, вы и в самом деле зашли далеко, – сказал он Петрову, – и вовсе не в нужном направлении. Надо вернуть людям самоуважение, веру в себя…

– Это лишь одна из проблем. И вот мы просим вас…

Карский опустил глаза. Приятно читать или слышать о борьбе долга с личными интересами, о борьбе, в которой долгу полагается неукоснительно побеждать. Но когда не у кого-то, а у тебя в душе происходит эта борьба, тебе плохо: кто победит – другой вопрос, но когда война проходит по стране, страна, независимо от результата, лежит в руинах. И сейчас Карский ощущал как гремят в нем беззвучные взрывы, и лихие пожары разлетаются по городам и весям. Но исход этой войны был предрешен, и самым гуманным было – капитулировать сразу, сохраняя жизни своих солдат, которые еще понадобятся в будущем как строители.

Карский встал, с силой потянулся, внушая себе, что все недуги позади, что он здоров, полон сил и энергии. Он заставил себя улыбнуться – не Вере, но Петрову – так, как умел некогда: весело, безмятежно, обаятельно.

– Ничего, – сказал он. – Слишком рано унывать. Погодите немного – и вы увидите, как славно мы тут заживем!

Уверенность покоряет. И Петрову, которому пора было, как и остальным, разувериться во всем на свете, но которому хотелось верить, почудилось вдруг, что и в самом деле начнется какая-то новая жизнь, ясная и нужная, и что все беды остались позади.

На самом деле Карский вовсе не был убежден в радужном будущем. И чем больше он думал, тем значительнее становились сомнения.

Он остался один. Вера вышла, поняв, что сейчас даже она будет мешать ему. Она теперь знала его лучше, чем, родная мать, и уж, конечно, чем он сам: когда двое днем и ночью рядом, лишь женщине дано видеть сокрытое, и ей вовсе не надо учиться этому.

…Самым легким было – заметить ошибки Нарева. Он продолжал оперировать земными категориями, пытался организовать жизнь человечества Кита так, как она была бы организована на любой из входящих в Федерацию планет. Но как ни крохотен был Кит по сравнению даже с самой незначительной из планет великой Федерации, это был все же иной мир с иным содержанием, и втискивать его в старые формы было невозможно и бессмысленно. Тут была непригодна земная тактика, требовалось разработать новую стратегию, а Нареву это даже не пришло в голову. Он быстро зашел в тупик и завел туда остальных, и сейчас следовало прежде выйти из тупика, а затем искать тот перекресток, где начинался иной путь.

Это пока не очень пугало Карского, потому что он, в отличие от Нарева, был обучен именно стратегическому мышлению. Кроме того, он хорошо знал практику руководства, и в частности, то, что ныне никто не принимал решений самостоятельно: это было бы не под силу и гению. Стратеги с Земли то и дело сталкивались с вопросами, ответить на которые не смог бы даже синклит мудрецов; но, к счастью, их делом давно уже стало – точно сформулировать вопрос, а ответ уж давали могучие интеллектронные устройства Земли: только их невообразимая быстрота могла обеспечить своевременное принятие решений. Нарев, по-видимому, просто не подумал, что сейчас даже в масштабе Кита нельзя было разработать стратегию бытия, полагаясь только на серое вещество своего мозга. Но, по счастью, Кит обладал достаточно мощными устройствами, чьих ресурсов, конечно, не хватило бы для решения даже самого маленького вопроса Земли, но для масштабов корабля было вполне достаточно.