В поисках утраченных предков (сборник) - Дмитрий Каралис

Да и что Париж? Я же не из Жмеринки приехал. И не из Америки, как Хемингуэй, чтобы любоваться тесными улочками, садиками и кафе. Сходил в Лувр, залез на Эйфелеву башню, окунулся в Музей д’Орсе, пошлялся по улочкам Латинского квартала и Монмартру — тоска.

Если немцы расчетливы, то французы просто скряги и выстроили свой злащеный муравейник в центре Европы, как последние скупердяи. В чем его величие и красота, я так и не понял. В кафе, магазинчиках и ресторанах? Да, хороши окна, двери и мостовые. Но с вольным распахом питерских улиц, Стрелкой Васильевского и набережными Невы Париж сравнению не подлежит. Сена — как наш Обводный канал в районе Фрунзенского универмага. Нет, не поставишь в один ряд уютные кафешантаны и величественный замысел Петра… Столица парфюмерии и подтяжек… Петр, кстати, посмотрев на парижскую жизнь, сказал, что этот город не надо даже завоевывать, ибо он захлебнется в собственной мерзости.

Больше всего меня поразило, что сто восемьдесят тысяч кадровых военных сдались фашистам без единого выстрела. Личная свобода для них оказалась выше свободы государства. Свобода, равенство, братство — и хоть трава не расти. Может, это потому, что французы бьются до первой капли крови, а русские — до последней…

И кто-то из фашистских генералов, увидев на Нюрнбергском процессе французскую делегацию, удивленно поднял брови: «Как, мы еще и французам проиграли?»

Нет, Париж — это не мой праздник, хотя денег у меня тогда было прилично. Плюнул в Сену с моста Александра III, как просил поэт Виктор Максимов, и уехал на три дня раньше окончания визы — надо было права в ГАИ пересдавать…

Я тогда не знал стихотворений Николая Агнивцева, эмигрировавшего в 1921 году из России и вскоре вернувшегося:

Париж, Нью-Йорк, Берлин и Лондон!Какой аккорд! Но пусть их рок!Всем четырем один шаблон дан,Один и тот же котелок!

Ревут: моторы, люди, стены,Гудки, витрины, провода!И, обалдевши совершенно,По крышам лупят поезда!

От санкюлотов до бомонда,В одном порыве вековом,Париж, Нью-Йорк, Берлин и Лондон!Несутся вскачь за пятаком!

И, в этой сутолке всемирной,Один на целый мир вокруг —Брезгливо поднял бровь АмпирныйГранитный барин Петербург!

Я еще не читал этих гордых стихов, но они жили во мне невысказанным ощущением. Так бывает.

«Что мне Париж, раз он не русский?!»

Шведы справляли праздник за праздником, Улле играл в хоккей на искусственном льду, навещал загородных родственников, иногда звонил мне в отель, иногда обещал появиться в магазине, в котором скучала рыжая эстонка Катрин, а я ездил к воде и томился жарой и бездельем. Купался, лазил по старым могучим деревьям, играл с мальчишками в футбол и слушал «Маяк» по транзистору. Всякий раз Улле со скандинавским спокойствием уверял, что скоро — может быть, уже завтра — в магазин привалит целая толпа поклонников русской литературы. Какая может быть толпа? Ведь я же, простите, не Битов или Евтушенко. Я Каралис. Широко известный в узких кругах.

Так вот о моей фамилии.

В тот день я заехал в магазин «Интербук», и, узнав от Кати, что Улле передавал мне большой привет, тихо выматерился, попил воды из холодильника и под стоны продавщицы о скуке в Швеции взял с прилавка телефонный справочник.

Открыл на букву «К». Карлсон, Карлсон, Карлсон… Полным-полно шведов, как у Эрскина Колдуэлла.

Karalis… и Dimitrius…

Я подозвал Катрин и попросил прочитать.

— Димитриус Каралис, — прочла Катька. — Это твой родственник?

Я пожал плечами.

Облокотившись на прохладный прилавок, я смотрел сквозь невидимое стекло на сбегающую к фьордам улицу Святого Эрика и размышлял, не позвонить ли прямо сейчас подданному шведского короля Димитриусу Каралису и выяснить, откуда у него моя фамилия.

— Я бы на твоем месте позвонила, — сказала Катя. Она закрыла кассу и стала спускаться по винтовой лестнице в подвал, где стояла утробистая, как башня Кикен-де-Кок, бутылка вина. — Ты точно не будешь пить?

— За рулем…

— Может, он миллионер, — предположила Катя, придерживаясь за поручень. — Ты меня с ним познакомишь. Я выйду за него замуж. Они, правда, все жадные. Скр… Скв… Сквалыги, да?

Книжный магазин был пуст, как и положено быть книжному магазину в майский праздничный день. Зачем Улле заставлял Катрин сидеть в магазине, лично для меня загадка.

Зазвонил телефон. Я машинально снял трубку.

— Хей! — как можно мягче сказал я.

— Е… мать, — сказала трубка нетрезвым женским голосом. — Куда я попала? — в трубке перешли на шведский.

— Это книжный магазин, — перебил я. Катя, наверное, стояла в прохладном подвале и цедила сухое винцо из высокого, как башня Длинный Герман, стакана.

— Книжный магазин? А ты кто? — судя по голосу, баба лет сорока, застойно пьяная.

— Я Дмитрий.

— Какой Дмитрий?

— Каралис…

— Что «каралис»? — она икнула и замолчала. То ли ответа ждет, то ли задумалась о чем-то своем, женском.

— Фамилия такая. Вы что-то хотите?

— Ты русский?

— Русский. Из Петербурга.

— Вот, етит твою мать! — Она расхохоталась. — А я из Тбилиси. Слушай, Димон, я из Тбилиси! Представляешь? Ха-ха-ха! Нет, я серьезно! Я в Ленинграде была, в «Пассаже» картины смотрела. Вот так встреча! Ха-ха-ха… За это надо выпить!

Я слышал, как она прихлебывает и звенит стеклом. Ну, напилась девчушка, скучно одной дома, хочется поговорить. Слышно было изумительно. Даже шуршание колготок.

— Слушай, Эдик, у вас там есть в магазине Пушкин? Вот это: «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…»? Есть у вас это стихотворение?

Веселый пошел разговор, ничего не скажешь.

Я прикрыл трубку рукой, крикнул Катю и продолжил:

— Пушкин есть. Но вам, очевидно, нужен Константин Симонов. «Жди меня» — это его стихотворение.

Катя не появлялась. Попивала винцо и проклинала своего женатого электрика, который водил ее за нос. Стеклянный Герман со следами помады стоял, наверное, рядом. Сейчас она закурит, потом выпьет еще…

В трубке ржали.

— Эдик, ты что — очень умный? Какой Симонов? Это Пушкин!

— Да, я шибко умный. Как чукча.

Тбилисская дама заржала так, словно разом вспомнила все анекдоты про чукчу.

Поднялась легкой походкой Катя из подвала и, взяв трубку, заговорила по-шведски. Лицо ее сделалось растерянно-тревожным.

— «Жди меня» — это же Симонов? — прикрыв трубку ладошкой, быстро спросила она.

Я кивнул: «Конечно!»

Катя перешла на русский:

— Да, я вас понимаю. Но это Симонов. У Пушкина нет такого стихотворения! — Она стала быстро краснеть. — Пушкин не великий грузинский поэт, а великий русский поэт!.. — Она замолчала надолго, потом швырнула трубку.

— Свинья! — сказала Катька.

— Она шутит! — сказал я.

— Нет, она не шутит! Она не шутит! — Катька, держась за виски, заходила вдоль прилавка. — Она предлагает мне найти Пушкина и прочитать ей стихотворение «Жди меня, и я вернусь»… Она мне заплатит по счету! Пусть подавится своими деньгами! Пусть Улле выгонит меня с работы! Ты не представляешь, какие тут встречаются свиньи! Это точно Симонов?..

— Точно, точно!

Вновь запиликал телефон.

Я решительно взял трубку, чтобы прочитать энергичную лекцию по отечественной поэзии.

На этот раз звонил Улле. Он спросил, все ли у меня в порядке, и, не дождавшись ответа, захотел поговорить с Катрин. С Катей, с Катей, моей бывшей соотечественницей, дочкой русского моряка и эстонской ткачихи, а теперь подданной независимой Эстонии, язви их в душу, этих политиков. Катя перестала хлюпать носом и взяла трубку. Она говорила по-шведски. Повесив трубку, Катька повеселела и сказала, что Улле разрешил закрывать магазин.

Мне этот начинающий коммерсант ничего не передал. Я должен радоваться, что меня выписали на десять дней в Швецию, и не петюкать. Как будто русский писатель — это такая диковинная обезьяна, у которой нет других дел, кроме как разъезжать на дармовщинку по заграницам и трендеть о своем творчестве с незнакомыми иностранцами. Пушкин, думаю, меня не одобрил бы. Он бы вызвал Стейвинга на дуэль. Пиф-паф! — уноси готовенького.

— Может быть, выпьем? — предложила Катя.

Я напомнил, что обнаружил в телефонном справочнике своего однофамильца и хотел позвонить ему. К тому же я за рулем.

Катя сунулась в стокгольмский справочник, выудила из него адрес, развернула карту, поводила по ней пальчиком и указала место жительства моего тезки. В левом нижнем углу, рядом с озерами.

— Спунга, — уважительно сказала она. — Почти пригород. Там университетский городок. Может, он профессор? — предположила Катя. — Профессора в Швеции хорошо зарабатывают. Ну что, позвоним?