А единороги будут? - Ирина Владимировна Смирнова

Мы тут все взрослые, — чуть не добавила «люди», — и привыкли друг к другу обращаться по имени.

Гном явно сначала собирался сказать какую–то очередную гадость. Это было заметно по злобному сверканию взгляда и глубокому вдоху — быстро выпалить и выдохнуть. Но…

— Ярим.

— Спасибо, — благодарю все тем же спокойно–дружелюбным голосом, но сама не представляюсь. Мне кажется, что он должен сам спросить. Тем более он уже слышал, как кого зовут, так что это, вообще, бессмысленно. — А теперь снимай рубашку, поворачивайся ко мне спиной и спускай штаны.

— Ща, разбежалась! Тебе чего, этих троих мало? Элгкарес и есть!

Резко выставляю вперед ладони и, чтобы никто даже не сомневался, мысленно кидаю сразу двоим своим мужчинам из трех: «Не вмешиваться!».

Несмотря на сияющее на лицах откровенное желание прибить гада на месте, меня слушаются и во избежание соблазна делают по паре шагов назад. Теперь у меня точно нет права на ошибку — я должна из этой забавы выйти победительницей. Я очень особенная фишка на поле — если начала двигаться, то или вперед, или назад. Вернуться в стартовую точку уже не получится.

— Что ж, по крайней мере, теперь я хоть смысл ругательства поняла. Ну, ты же не рассчитывал оскорблять нас всех безнаказанно? Все же ты хоть еще и не взрослый, но и не малыш.

— С чего ты взяла, что я не взрослый?! — а возмущение чисто детское. Даже обозвать забыл.

— Потому что взрослые обращаются друг к другу по имени, — повторила я сказанное чуть ранее. — А теперь, пожалуйста, снимай рубашку и штаны. Мне твои прелести спереди совершенно не интересны, молод ты еще больно.

О!!! Зачем я это сказала?! Если бы гномы умели извергать пламя, меня бы спалили! Ярим несколько раз открывал рот, готовился сказать гадость, но достойного ответа не было. Глаза метали молнии…

Мужики мои сообразительные отошли еще подальше и рассредоточились на всякий случай. Правильно, а то я тут увлекусь процессом воспитания, а на меня или миконид напрыгнет и ядовитыми спорами отравит, или карлики с камнями выскочат, или гусеница–монстр выползет. Расслабляться здесь нельзя ни на минуту!

— Это ты для меня старуха, ясно?!

Я в ответ лишь хмыкнула и жестом дала понять, что следует поторопиться. Гномик, очевидно, задетый за живое моим отзывом о даже неувиденных еще прелестях, решил меня ими поразить. Сразить, так сказать, наповал!

Нет, он раздевался не эротично, как Рикиши, и не спокойно, как Бхинатар. Вчера это был сгусток яда, сегодня — нервов. Кожаная светло–коричневая жилетка — в сторону. Как крючки не оторвал — не понимаю. Рубашка через голову, рывком. И комком — в другую сторону. Так… А на штанах заминка вышла. Злость закончилась, или мой насмешливо–выжидающий взгляд мешает?

— Отвернись, бесстыжая!

Так, главное, не заржать. Зря я повернулась в сторону Рикиши. Стоит, улыбается, засранец. А мне–то надо с серьезным лицом быть, а то мальчишка окончательно и навсегда нас возненавидит. Да, и вообще, когда молодой парень снимает штаны, а над ним девушка смеется — это на потенции плохо сказывается…

Вот, спрашивается, чего мне о гномьей потенции переживать? Но жалко же!

— Ну как, я уже могу обернуться, чтобы насладиться зрелищем твоей пока непоротой задницы? — до прямых оскорблений я редко скатывалась, а вот ехидничать умею. Наслаждайся, рыженький…

Кстати, пушок на теле тоже рыжий. И волосы подмышками. А еще краем глаза я отметила, что спереди тоже все рыжее… Вот уж точно, гномы — это вам не эльфы: нельзя сказать, что за волосами главного не видно, но пару косичек заплести можно бы было.

О чем я, вообще, думаю? Мне сейчас вот эту веснушчатую задницу ремнем отгладить надо, а я на мелочи отвлекаюсь.

Так… Ремнем… Это я молодец, конечно. А вот как им пороть–то, вообще? Ну, пряжку в кулак — это без вопросов. И, наверное, лучше вообще пополам сложить, чтобы сильно много перед глазами не мелькало, и замах делать большой не надо было. А то заеду себе по лбу от усердия, вот смеху то–будет…

Добрый Бхинатар поднял бесштанное тело чуть повыше моих коленей. Замечательно. Можно начинать.

— Думаю, для начала тридцати ударов хватит, — произношу вслух и телепатически, сразу двоим: — Не вздумайте возражать, что мало! Надо на результат посмотреть!

— Как скажете, леди. Главное — от души, как меня тогда, — ржет, засранец. Хорошо хоть мысленно.

Бхинатар просто промолчал, — похоже, ему стриптиз от гнома не понравился. Ну, на Чхара я вообще мельком посмотрела, молчит и молчит.

Так, если близко к телу стоять — неудобно, надо отойти чуть–чуть. Теперь замах, хлопок… красная полоса вспыхнула… мышцы напряглись, расслабились… Еще замах… Наверное, надо вслух считать? Или лучше гнома заставить?

— Считай вслух, Ярим, — спокойно–дружелюбно, как будто ничего не происходит, и еще обращаться по имени. Не знаю почему, но мне кажется, что именно так — правильно.

Да, он всех нас достал. Но мы взрослые люди, а он — подросток, ну, скажем так… уже вполне сложившийся физически, половозрелый гном, но пока еще шибанутый на всю голову. А судя по воспоминаниям дяди об его отце, — таким может и остаться. Страшная перспектива.

— Три! — с возмущенной агрессией, типа «на, подавись!».

— Четыре! Пять!.. Восемь!.. Четырнадцать!

Голос уже не такой агрессивно–бодрый. Злость еще, правда, бурлит, вот на ней и держится.

— Пятнадцать!.. Семнадцать!

А попа уже как бы и кончилась — вся в различных оттенках красного. А мне надо еще столько же вместить, и ему же еще на этой попе скакать…

Кстати, интересно, а куда нам теперь? У нас есть две маски, а жрецов — на три. На маску «Моксе Риус» — я и Чхар, на «Хевнорак» — Бхинатар и Чхар, а еще есть гном… ему же тоже надо маску? Хотя из него жрец круче, чем из Чхара. Тот хоть колючки прятать научился, и про иблитов я от него уже давно не слышала.

— Девятнадцать! Двадцать!

Веснушек уже почти не видно. Да, сгоряча я ему тридцатку выписала. Это я просто рассчитывала, что тридцать ударов легко отмахаю, а больше — устану. Руку свою пожалела, а вот о попе не подумала. А ведь у рыжих кожа более чувствительная, сгорает первой — точно. Но сейчас сдаваться нельзя. Продолжаем, улыбаемся, машем…

— Двадцать пять!.. Двадцать семь!

А мышцы уже не расслабляются, подрагивают от напряжения.

— Тридцать!

Уф, по–моему, с облегчением выдохнули мы оба. Только мне теперь надо продумать, как бы эту попу привести