Джим Моррисон после смерти - Мик Фаррен

Утроба разорвалась с влажным всхлипом, и Джим обнаружил, что лежит на заросших травой камнях на развалинах какого-то храма. Тропический дождь лил сплошной стеной, и Джим мгновенно промок до нитки. По трещинам и выбоинам каменной кладки пола растекались миниатюрные ручейки, смывая палые листья и прутики. За проломами в стенах рвался напалм, и джунгли горели, несмотря на ливень. В небе носились вертолёты, сбрасывающие на землю трассирующие снаряды. Было дымно и душно. От горячей земли валил пар. На фоне взрывов – огромный улыбчивый Будда, полголовы снесено снарядом. В подсвеченном пламенем сумраке – человек, как живой скелет в разодранном хаки, сидит на корточках, привалившись спиной к обрушенной стене. Рядом с ним, на каменном полу – М-16 и стальная каска. Своё пончо человек натянул на голову, чтобы защититься от дождя. Слегка подавшись вперёд, полностью поглощённый своим занятием, он варит в чёрной от копоти ложке три растолчённых таблетки морфия – над пламенем свечи, закреплённой внутри жестянки из-под консервов. Шприц он держит в зубах. Он видит Джима и таращится на него совершенно пустыми глазами:

– Ты, бля, ко мне лучше не подходи. Хорошо? Если тут что у меня сорвётся, я тебя пополам разорву. Это – последняя доза.

Прежде чем Джим успевает ответить, из-за статуи Будды выходит Доктор Укол, невероятно высокий, неправдоподобно худой, в своём неизменном цилиндре а-ля Авраам Линкольн – и совершенно не к месту в этих джунглях, залитых дождём и огнём. Когда он идёт, у него из-под ног выбиваются синие искры. И ещё он не мокнет под дождём – словно его окружает защитное поле энергии. Джанки на миг поднимает глаза. Кажется, он совершенно не удивлён явлению вудушного бога. Когда он обращался к Джиму, в его голосе явственно слышались нотки угрозы, теперь в голосе – жалобный плач:

– Посмотри, что они сделали с Буддой. Мозги ему вышибли, на хрен.

Доктор Укол провёл в воздухе рукой в белой перчатке, как бы говоря: успокойся, пожалуйста.

– Я уверен, что Будда уж как-нибудь справится с этой напастью.

Наркоман покачал головой и набрал сваренный морфий в шприц сквозь комок грязной ваты.

– Зачем было сносить ему голову? Незачем абсолютно. Вот мудачьё.

Череп Доктора Укола расплылся в улыбке, когда наркоман перетянул себе руку каким-то обрывком верёвки и принялся нащупывать вену кончиком иглы.

– Ещё полминуты – и все это уже перестанет тебя волновать.

Джим убрал с лица мокрые волосы. Он не понимал, какую игру затеял Доктор Укол, но ему все это очень не нравилось, и его собственный голос звучал почти так же жалко и тонко, как и у нарка:

– Ты мне так и не скажешь, зачем ты меня сюда притащил, да?

В джунглях неподалёку раздалась автоматная очередь, но Доктор Укол даже не вздрогнул.

– Я подумал, что вам надо познакомиться. Вы оба умерли по одной и той же причине, секунда в секунду. И ты, и Чак.

– От передозняка?

Доктор Укол кивнул:

– Ну да. Ты только представь себе – умереть от передозировки в самом разгаре боя. Не от пули, не от снаряда – от передозняка.

В джунглях опять раздалась автоматная очередь, и Джим невольно пригнулся. Чак, наркоман, нашёл вену, воткнул в неё кончик иглы и набрал в шприц немного крови. Его движения были медленными и бережными – почти нежными.

– Кажется, он не хочет ни с кем знакомиться, – сказал Джим.

– Чак вообще ничего не хочет, кроме того, что у него есть сейчас. Вот что бывает, когда ты отказываешься принять реальность смерти. Когда ты уверен, что никогда не умрёшь. Чак как бы ходит по кругу, снова и снова переживает один и тот же пятиминутный цикл, вкалывает себе одну и ту же дозу морфия, и ему вышибает мозги шальной пулей. Он сотворил себе замкнутую временную петлю. Таков его личный Ад.

– Ты же вроде сказал, что он умер от передозировки.

– Да, наркотик его убил, но в ту же секунду, когда он умирал, в него срикошетила пуля из автомата вьетконговца.

– То есть вопрос, от чего он умер, – чисто академический?

– Очерёдность событий – есть очерёдность событий. Чего он не знает, так это что Будда с развороченной головой есть предвестие и аналог его собственной раны.

Чак вытащил шприц из вены и поднял затуманенный взгляд на Доктора Укола:

– Я никуда не пойду. Главное, не выходить из храма. Да, это главное. Не выходить из храма.

Прямо за Буддой разорвалась граната. Джим вжался в стену:

– Это что, наглядный урок?

Доктор Укол покачал головой:

– Просто мероприятие в рамках программы тура.

– Какого тура?

– У нас для тебя много чего намечено, Джим Моррисон. Ну что, отправимся дальше? Или может, хочешь остаться с Чаком? А то мы можем снабдить тебя шприцем, и ложкой, и пончо, чтобы укрыться от дождя. Такое блаженное существование – незамысловатое и предельно простое.

Да, похоже, у Доктора Укола было полно сюрпризов. Джим ещё не совсем отошёл от той немыслимой боли, которую пережил стараниями «доброго доктора». То есть сама боль забылась – но в сознании остался выжженный отпечаток памяти. Джим вздохнул и привалился спиной к мокрой стене, подставив лицо дождю.

– Я не хочу здесь оставаться, Без такого блаженства я как-нибудь переживу.

– Может быть, хочешь вернуться в Париж? В свою ванну?

Джим покачал головой:

– Ты все равно сделаешь так, как хочешь, что бы я ни говорил.

Доктор Укол кивнул.

– C’est vrai[56].

Джим с горечью улыбнулся:

– То есть ты меня заполучил. Я сдаюсь. Давай веди меня к следующему кошмару.

– Он набирает высоту.

– Похоже, и вправду будет бомбить.

Сэмпл было страшно, но ещё она жутко злилась. На самом деле она давно уже так не злилась – а если и злилась, то не давала воли своей ярости. Но сейчас ей хотелось вопить во весь голос и крушить всё, что под руку попадётся.

– Нет, это, блядь, уж слишком. Сколько можно?! Один раз я уже насладилась всеми радостями от атомной бомбы Анубиса, Так не бывает, чтобы два раза подряд – в одно место. Это невозможно, даже по теории вероятности.

Мистер Томас, который по жизни не отличался дипломатичностью, заявил:

– Может, в теории и невозможно, но на практике – очень даже.

Иисус плотоядно взглянул на Сэмпл:

– Благодаря этой бомбе ты оказалась здесь, правильно?

– Ага. И какая мне с этого радость? Смотреть, как ты дрочишь на диване, уткнувшись в телик, и беседовать с козлом?

Мистер Томас резко обернулся. Похоже, он сильно обиделся.

– А что такого ужасного о беседах с козлом, можно полюбопытствовать?

– И что ужасного в том, чтобы смотреть, как я дрочу на диване? – подхватил Иисус. – Я знал женщин, которых это возбуждало.

Сэмпл уставилась на эту сладкую парочку в яростном недоумении:

– Вы что, не в своём уме?! Оба?! О чём вы вообще говорите?! На нас, блядь, сейчас бомбу сбросят, подарочек от психопата Анубиса, а вы тут какую-то хрень несёте.

Иисус пожал плечами:

– Я же Иисус Христос. Мне ничто не причинит вреда.

Мистер Томас тоже не особо тревожился.

– А мне уже надоело быть козлом.

– А Годзиро?! О Годзиро кто-нибудь подумал?!

Иисус изобразил на лице фальшивое огорчение:

– Да, нам будет его не хватать.

Сэмпл сжала кулаки в бессильной ярости. Она бы съездила Иисуса по морде, но это вряд ли поможет. И кричать – тоже без толку. Но она все равно заорала:

– А я?! Я не хочу, чтобы меня разнесло атомной бомбой!

Мистер Томас опять повернулся к экрану:

– Какой-то объект небольшого размера только что отделился от самолёта и падает вниз.

– Что это за место?

– Одна из точек, где жизнь сопрягается со смертью.

Джим и Укол стояли на узком скалистом выступе, высоко над ущельем, похожим на тоннель, уходивший в бесконечность – в обе стороны. Было холодно, пахло замёрзшей плесенью и грибками. Джим мгновенно продрог. Его била дрожь. Мокрая рубашка противно липла к телу – она так и не высохла после дождя во вьетнамской галлюцинации. Сумрачное, сумеречное ущелье было укутано мягким мраком, только где-то вдали еле теплился маленький белый огонёк. Но Джима поразило другое. Пол в ущелье шёл под наклоном, наподобие бесконечного пандуса, и по этому пандусу двигался непрестанный поток людей. Такая людская река. У всех – бритые наголо головы, все одеты в одинаковые бесформенные серые хламиды. Они шли вверх – усталым, медленным шагом. Спины согнуты, взгляды устремлены под ноги. Руки безвольно болтаются, словно обвисшие плети. Они шли и шли, не глядя по сторонам, и на всех лицах лежала печать суровой безнадёжности. Они не разговаривали – шли молча. Они не жаловались, не роптали, но все равно Джиму казалось, что все пространство в ущелье наполнено долгим, тягучим шелестом отчаяния. Предельного. Запредельного.

Доктор Укол пригвоздил Джима к месту своим алым лазерным взглядом.