Сашенька - Саймон Монтефиоре

Три дня Катенька с Розой Гетман пили чай, прогуливались по Риджент-парку, беседовали о детстве Розы, о ее приемных родителях, об отголосках первых воспоминаний. И Катенька согласилась. Вопреки своему природному чутью, вопреки папиным советам, она была здесь, в Москве, — ради Розы. Катенька подошла к дубовым дверям с окошками, вдавила кнопку старомодного звонка — квартира № 4. Она стояла долго, никто не открывал, и она уже хотела было уйти, когда наконец послышался старческий голос. Мужчина откашлялся.

— Слушаю! — сипло произнес он.

Катенька невольно улыбнулась тому повелительному тону, в котором обычно разговаривали старые бюрократы.

— Это Екатерина Винская. Историк-исследователь. Я звонила, и вы назначили мне встречу.

Повисло молчание. Слышалось лишь тяжелое дыхание, потом замок щелкнул. Катенька вошла в вестибюль, увидела еще одну дверь, открыла ее, поднялась по загаженной, но некогда великолепной мраморной лестнице к следующей двери с усиленными замками. Она собиралась постучать, но дверь распахнулась — пред нею предстал блестящий коридор с рядами сапог и туфель.

— Есть здесь кто-нибудь? — позвала она.

— Кто вы? — спросила темноволосая женщина средних лет, с длинным носом, в потрепанной черной одежде. По ее манерам Катенька сразу поняла, что женщина получила хорошее образование.

— Я историк, мне назначена встреча с маршалом.

— Он вас ожидает, — ответила женщина, указывая на блестящий паркетом коридор, ведущий на кухню.

— Снимайте туфли! — добавил старческий голос. — Идите сюда! Где вы застряли?

Катенька сняла обувь, надела какие-то пожелтевшие тапочки и пошла на звук голоса. Значит, вот как живут начальники! Она никогда не бывала в подобных квартирах. С высоких потолков свисали люстры; стены были отделаны карельской сосной, мебель в стиле ардеко тридцатых годов тоже была сосновой. В Г-образный коридор выходило множество дверей, но Катенька вошла в комнату для посетителей. Дерзкое весеннее солнце, проникавшее сквозь четыре окна, на мгновение ее ослепило, но потом глаза привыкли, и Катенька увидела пианино, заставленное семейными фотографиями, на одной стене — трехметровый портрет Ленина на Финляндском вокзале, на другой — портрет самого маршала, кисти Герасимова: красивый, с резкими чертами лица военный при полном параде, с золотыми погонами, вся грудь в медалях и орденах.

Справа Катенька увидела стол с кипой советских и зарубежных журналов; новехонький мобильный телефон заряжался на подоконнике, проигрыватель компакт-дисков «Сони» играл Концертную симфонию Моцарта. По четырем углам комнаты размещались колонки. Катенька была поражена: правду говорят, руководители советского государства и в самом деле жили как цари.

В глубоком кожаном кресле, спиной к окну, сидел достойный представитель ископаемых «хомо советикус».

— Здравствуйте, девушка, проходите! — Катенька ожидала, что у маршала будет прилизанная прическа, землистый цвет лица и брюшко, характерное для пожилых людей. Но этот «экспонат», худой, с точеными чертами лица, сидел с прямой спиной, в синем советском костюме, с единственным орденом Красного Знамени за мужество, проявленное во время Великой Отечественной войны.

У него были коротко стриженные густые волосы, а орлиный нос делал его похожим на персидского шаха.

Катенька тут же узнала в сморщенном оригинале красавца маршала на портрете.

Оригинал встал, поклонился, указал рукой на стул напротив, снова сел.

— Прошу, присаживайтесь! Вот так. Девушка…

— Екатерина, — представилась она, опускаясь на предложенный стул.

— Екатерина, чем могу быть полезен?

Катенька достала свою тетрадь, карандаш; руки немного дрожали.

— Ираклий Александрович… — Она перевернула слишком много страниц, уронила карандаш, подняла его, растерялась, всей кожей чувствуя, как его голубые глаза изучающе смотрят на нее.

Она никогда раньше не встречалась с такими важными людьми. Маршал был лично знаком со всеми советскими руководителями начиная с Ленина и заканчивая Андроповым. Провинциальная скромность дочери врача из Безнадежной, опасливо-подозрительное отношение советских людей к чиновникам, москвичам, особенно чекистам, боязнь власти как таковой, — все это снедало Катеньку. Она вспомнила рассказы Розы Гетман и как раз хотела кое о чем спросить маршала, но он первым задал ей вопрос.

— Сколько, вы полагаете, мне лет?

— Я знаю, сколько вам лет, — ответила она, решив придать себе более решительный вид. — Вы ровесник века.

— Правильно! — засмеялся маршал. — Неплохо сохранился для своих 94 лет? Знаете, я все еще в состоянии танцевать! Марико! Это моя дочь Марико, она ухаживает за мной. Поставь лезгинку, дорогая!

В дверях с подносом в руках появилась уже знакомая ей женщина. Катенька решила, что в старом маршале гораздо больше жизни, чем в его дочери.

Марико поставила поднос на стол у окна и поменяла диск.

— Папа, не переусердствуй. У тебя уже одышка. Никаких сигарет! Смотри не обожгись, чай горячий! — предупредила она, бросила взгляд на Катеньку и удалилась.

Когда раздались первые аккорды лезгинки, маршал Сатинов встал, поклонился, затем с неожиданной грацией принял классическую позу кавказского танцора: руки на поясе, одна нога отставлена, другая — на пуантах. Катенька вынуждена была признать, что он все еще сохраняет отличную физическую форму.

Сатинов сделал несколько па, потом снова сел, улыбнулся.

— Значит… Екатерина… Винская… я правильно запомнил? Вы историк?

— Я пишу кандидатскую у академика Белякова — по указам Екатерины Второй.

— Вы ученая красавица, да? Цветочек из провинции? — Катенька зарделась. Как удачно, что она надела свою лучшую юбку с блестками и большим разрезом. — Что ж, я сам советская история. И место мне в музее. Спрашивайте, что хотели, пока я перевожу дыхание.

— Я занимаюсь необычным исследованием, — начала она. — Вам что-нибудь говорит фамилия Гетман?

Внезапно голубые глаза вновь пронзительно посмотрели на Катеньку, хотя выражение лица маршала не изменилось.

— Богатый банкир… как там принято сейчас говорить? Олигарх.

— Да, Павел Гетман. Он нанял меня, чтобы я выяснила историю его семьи.

— Генеалогическое древо для нуворишей? Уверен, князья Долгорукие и Юсуповы занимались тем же в царской России. Гетман — необычная фамилия, возможно, еврейская. Думаю, из Одессы, но выходцы они из Галиции, вероятно, из Львова, из семьи интеллигентов…

— Вы правы, они из Одессы. Но вы знакомы с кем-то из семьи Гетманов лично?

Повисло неловкое молчание.

— Моя память уже не та, что раньше… но нет, я с такими не знаком, — наконец произнес Сатинов.

Катенька сделала пометку в своей записной книжке.

— Исследование семейной истории инициировала мать Павла Гетмана.

— На его деньги.

— Разумеется.

— Да, когда у вас есть деньги, можно кое-что узнать. Но эта фамилия мне ничего не говорит. Кого она пытается разыскать?

— Саму себя, — ответила Катенька, не сводя с маршала глаз.

— Ее девичья фамилия Либергарт. Никаких ассоциаций, товарищ маршал?

На лицо Сатинова легла тень.

— Не припоминаю… Я в своей жизни помог стольким людям, но фамилии… — Он вздохнул, заерзал в кресле. — Рассказывайте дальше…

Катенька тоже вздохнула.

— Мать Павла Гетмана зовут Роза. Единственное, что ей известно: отец, профессор теории музыки в Одесской консерватории, и его жена, преподаватель литературы, удочерили ее в конце тридцатых годов. Их фамилия Либергарт, Енох и Перла Либергарт. Они поженились уже немолодыми, собственных детей заводить было поздно, поэтому они удочерили пятилетнюю девочку. У нее были светлые кудряшки, поэтому они ее называли «зильберкинд» — серебряное дитя.

— А до этого? — спросил Сатинов.

— У Розы лишь отрывочные воспоминания о раннем детстве, — сообщила Катенька, восстанавливая в памяти недавние беседы в пьянящем воздухе лондонской весны. — Смех красивой женщины в твидовом костюме с прелестным белым воротником, красивый мужчина в мундире; помнит, как играла с другими детьми, помнит путешествия, вокзалы, потом приемных родителей…

— Обычная история для тех времен, — перебил Сатинов. — Дети часто терялись и устраивались в другие семьи, было допущено много ошибок, пережито много трагедий. Но, может, она выдумала эту историю? Такое тоже часто случается, особенно когда газеты пестрят небылицами о том времени.

Голубые глаза цинично дразнили ее.

— Ну, доверять ей моя работа, да… я ей верю. Либергарты никогда не поощряли ее желания копаться в прошлом, потому что полюбили ее как свою собственную дочь. Они не хотели потерять Розу — и боялись привлечь внимание. Удочерением руководил кто-то из высших чиновников, все в те дни было покрыто тайной.