Жизнь Рембо - Грэм Робб

В феврале Рембо снарядил последний караван на побережье. 1 марта он встречался с британским резидентом, майором Хантером, который приехал из Адена, чтобы организовать эвакуацию[725]. Десять дней спустя он покинул город и отправился в шестинедельное путешествие «по пустыням».

Вернувшись в эту «ужасную дыру» Аден, он обнаружил письмо из Парижа. Географическое общество желало включить автора отчета в свою серию знаменитых географов и путешественников. Рембо попросили прислать краткую автобиографию, резюме о своих подвигах и фотографию[726].

Он так и не ответил на это письмо.

Когда он писал домой, на 5 мая 1884 года, он подвел итог своей жизни. Это резюме было единственным curriculum vitae, которое он решил написать: «Простите меня за перечисление всех моих бед. Но я понимаю, что мне уже исполнилось почти тридцать (половина жизни!), и я устал странствовать по миру безо всякой пользы».

Глава 32. Абдо Ринбо

Нельзя быть поэтом в аду.

«Ложное обращение», рукопись черновика

Когда Рембо добрался до Адена в апреле 1884 года, его ожидал Альфред Барде с улыбкой на лице и кое-какими неприятными новостями. В декабре 1883 года, под Рождество, на пароходе, идущем из Марселя, Барде познакомился с одним журналистом, который плыл, чтобы освещать войну в Индокитае для Le Temps. В ходе беседы Барде случайно упомянул одного из своих французских служащих – доброго, умного, хотя и довольно эксцентричного молодого человека по фамилии Рембо[727].

Журналист по имени Поль Бурд сообщил, что учился в шарелвильском коллеже с неким Рембо – молодым поэтом, который сделал «ошеломительный и ранний дебют в литературе» двенадцать лет назад. Но этот поэт исчез, и никто не знал, что с ним сталось…

Барде был в восторге оттого, что открыл маленький секрет Рембо. Поль Бурд вполне мог рассказать ему о стихах Рембо, незадолго до этого опубликованных Верленом. Раздел, посвященный Рембо, предварялся портретом, созданным на основе второго фото Каржа. В апреле того года антология была повторно напечатана с главами, посвященными Корбьеру и Малларме, в книге под названием «Проклятые поэты». Термин poète maudits первоначально применялся к любому бедному непризнанному поэту, но уже тогда приобретал коннотации предосудительного декаданса.

Верлен написал о «чудесной половой зрелости» Рембо с дразнящей краткостью, что оставляло простор для догадок и предположений. Он сравнил Les Chercheuses de poux («Искательниц вшей») с драмами Расина, а Les Effarés («Завороженных») – с полотнами Гойи. Единственным пятном, по мнению Верлена, – очень красивым и блестящим пятном, – были кощунственные «Первые причастия», «о мерзком духе которых мы решительно сожалеем». Уже появились признаки культа Рембо. Сонет о цветных гласных был хитом месяца.

Последние десять лет Верлен боролся с алкоголизмом и гомосексуализмом, пытался воскресить свою литературную карьеру. Публикация стихов Рембо могла бы помочь ему достичь некоторого уважения критиков. Проявив благоразумие, он не уведомил автора: «Если бы мы посоветовались с месье Рембо (чье местопребывание чрезвычайно неясно, в любом случае его адрес нам неизвестен), он, вероятно, посоветовал бы нам не браться за эту работу».

«Посоветовал» – великолепное преуменьшение. Когда Барде вручил Рембо «дружескую и иносказательную» записку от месье Бурда, «далеко не польщенный, он разозлился и издал хмыканье, явно напоминающее рев дикого кабана»[728]: «Он запретил мне упоминать о его прежних литературных произведениях. Иногда я спрашивал его, почему он не берется за это снова. Все, что по обыкновению я мог услышать в ответ, сводилось к стандартной реплике: «Нелепо, смешно, отвратительно и т. д.»[729].

Реакция Рембо на весть о том, что его прежнее «я» не только живо, но и делает собственную карьеру, обычно цитируется как патетический возглас: «Нелепо, смешно, отвратительно!» Замена «и т. д.» восклицательным знаком может показаться мелочью, но эти тонкие изменения создают кумулятивный эффект. Перевернутая пирамида легенды Рембо построена на таких мелочах.

В самом деле, Рембо был раздражающе неоднозначен касательно своего разоблачения. С одной стороны, у него было даже больше оснований, чем у большинства людей, страшиться свидетеля своей юности. Слухи о развратном прошлом не шли на пользу бизнесу. Та же мысль, очевидно, пришла в голову Фредерика Рембо, который служил водителем омнибуса в Аттиньи. Обнаружив, что его колониальный брат попал в новости, он счел это поводом для шантажа с целью финансирования своего брака. Мадам Рембо написала, чтобы предупредить Артюра. Он ответил 7 октября:

«То, что ты рассказала мне о Фредерике, очень досадно и может сильно навредить всем нам. Мне было бы весьма неловко, например, если бы люди узнали, что у меня брат такой шутник. Так или иначе, это меня не удивляет: мы всегда знали, что он полный идиот, и мы всегда удивлялись непробиваемости его черепа.

[…] Мои деньги достались мне слишком тяжело, чтобы делать такой подарок бедуину, который, я уверен, находится в лучшем финансовом положении, чем я».

Что бы ни говорил Фредерик, на тот момент у Артюра сложилась отличная репутация. Правда, были некоторые «несчастные моменты» в прошлом, «но я никогда не пытался жить за счет других людей или недостойными средствами», – писал он.

Эта нервная ложь подтверждает заявление Барде о том, что Рембо был больше озабочен злонамеренными сплетнями, чем стыдился своих произведений. Однажды он смутно упомянул о своем пребывании в Лондоне как о «периоде пьянства». Поведал, что был знаком с писателями и художниками в парижском Латинском квартале, но «не с музыкантами» (возможно, с намеком на «безумного композитора» Кабанера), он не скрывал, что «достаточно хорошо знал этих парней»[730].

И все же у Барде сложилось впечатление, что Рембо намеревался вернуться в литературу, как только он «накопит достаточное состояние»[731]. По словам экономки Барде, он «много писал» и создавал некоторые beaux ouvrages («прекрасные сочинения»)[732] – термин, который предполагает иллюстрированное издание.

Есть убедительные доказательства того, что Рембо вел записи обо всех своих путешествиях[733], и, хотя замысел издания книги об Абиссинии не обрел плоть, он почти решил закончить ее, когда услы шал, что епископ Таурин пишет исследование о Хараре: «Я выбью почву из-под ног монсеньора!»[734]

Любопытно, что теперь Рембо во всех своих письмах стал говорить о своем возможном возвращении во Францию. Это бесконечно отлагавшееся возвращение домой могло состояться лишь при условии накопления необходимой суммы денег. Кроме того, эта мечта способна была воплотиться в жизнь только при условии благоприобретения столь необходимого ему оптимизма, который смог бы нивелировать прошлые неудачи и несбывшие надежды. Рембо преследуют страхи: «Во Франции я буду чужим и не найду работы» (5 мая 1884 года); «Меня будут считать стариком, и только вдовы заинтересуются мною!» (29 мая); «Про меня совсем забудут, и мне придется начинать все заново!» (10 сентября).

Когда Рембо снова поселился в Адене на долгий отрезок времени, он, казалось, обрел нечто похожее на идеальный образ существования. У него было постоянно расширяющееся будущее и философия, чтобы защищаться от самого себя: вместо стремления к свободе, он, казалось, стремится к состоянию «рабства», прикрываясь как щитом предопределенностью судьбы. Подобный фатализм – вовсе не уникален, похожих убеждений придерживаются не только приверженцы ислама в африканских пустынях – любой крестьянин на ферме его матери мог бы заявить: «Так я зарабатываю здесь на жизнь, и, поскольку каждый является рабом этой жалкой судьбы, я влачу существование здесь, а не где-либо еще». «Как мусульманин, я знаю: чему быть, то и сбудется».

Предполагаемые доказательства обращения Рембо в ислам столь же убедительны, как и его тюрбан из полотенца: «Как говорят мусульмане, судьба предписана! Такова жизнь. Это не смешно!»

Письма этого периода (с апреля 1884 по ноябрь 1885 года) наглядно отражают психическое состояние Рембо. Те полтора года в Адене были периодом непрерывных невзгод. Один из агентов Барде, Шарль Коттон, сообщал 7 мая, что «Рембо выглядит очень несчастным оттого, что нечего делать»[735], но даже после того, как компания возместила свои убытки и в июне снова дала ему назначение, он по-прежнему кипел от раздражения.

Он должен был трудиться, как «раб», с 7 часов утра до 5 часов вечера. Рембо жаловался, что в Адене нет понятия погоды, есть просто климат – два сезона, которые не оставляли ничего для воображения: засушливая зима и «самое жаркое лето во всем мире!». Жизнь «запредельно дорога» и «невыносимо скучна». По его словам, там не было ни библиотек, ни газет. На самом деле в аденском отделении была небольшая коллекция серьезной и юмористической прессы, а также несколько оставленных кем-то романов, которые Рембо никогда не читал[736]. Выбор компании объясняется просто: аденские читатели «дикари или глупцы».