Мария Антуанетта - Елена Морозова

С самого начала праздника зарядил дождь, но настроения никому не испортил. Делегаты шествовали торжественным маршем, возлагали цветы на алтарь отечества и клялись в верности нации, закону и королю. Король торжественно произнес присягу: «Я, король французов, клянусь употребить всю данную мне законами государства власть для поддержания конституции, принятой Национальным собранием и утвержденной мною». Одетый в форму Национальной гвардии, дофин радостно вертелся во все стороны и всем улыбался. Королева не раз поднимала сына, чтобы все увидели его, но, когда дождь усилился, обняла его и укутала шалью. Трехцветные ленты, украшавшие ее прическу, намокли и обвисли. Самые бурные аплодисменты снискал Лафайет, восседавший на белом коне в сверкающем золотыми эполетами мундире. (Говорят, Мария Антуанетта называла его «командиром лягушек» — так как парижане были для нее «лягушками».) Парижане зачитали адрес, в котором обращались ко всей Франции; адрес завершался словами: «Да здравствует нация, закон и король!»

По свидетельству Кампан, ликующие люди «любили короля так же сильно, как конституцию, и конституцию так же сильно, как короля, и невозможно было ни в умах, ни в сердцах их отделить одного от другой».

Праздник федерации 14 июля оживил симпатии к королевской семье. «Королю и его семье постоянно аплодировали; казалось, всюду царят исключительно единодушие и согласие», — писал русский посол в Париже И. М. Симолин. «Депутаты из провинций с восторгом взирали на короля и королеву и беспрестанно являли им трогательные свидетельства своего почтения, любви и преданности, а Их Величества столь же благосклонно на них отвечали. Они были в восторге от королевы, коя была величественна и любезна как никогда», — подчеркивал Ферзен. Возвращались под крики «Да здравствует король и его семья!». Федераты, прибывшие из самых дальних уголков Франции, с восторгом взирали на короля и королеву с детьми и до самого отъезда постоянно приходили в Тюильри выразить свою любовь к монарху и его семье. Дурное настроение королевы рассеялось, она вновь упивалась любовью подданных. По словам мадам де Турзель, это были последние счастливые дни королевы. К сожалению, король не смог воспользоваться роялистскими настроениями, царившими в провинциях. Возможно, потому, что, как виделось другой половине зрителей, во время праздника король и королева были мрачны, король сидел в кресле и равнодушно смотрел поверх голов, а королева и вовсе едва скрывала дурное настроение, ибо до ее слуха долетало только «Да здравствует народ!». Кто-то назвал праздник федерации торжественными похоронами монархии.

«Завтра мы уезжает в Сен-Клу, — писала 20 июля Мария Антуанетта Мерси. — …Признаюсь, я ужасно боюсь ненависти Собрания, которое было раскритиковано федератами». Покинув Париж и вернувшись к прежней жизни в Сен-Клу, королева несколько успокоилась. Мадам Кампан рассказывала, как однажды к окнам дворца пришла депутация из пяти десятков не богато, но опрятно одетых мужчин и женщин, пожелавших выразить свою любовь ее величеству; королева растрогалась до слез. В Сен-Клу Мария Антуанетта почти каждый день принимала Ферзена, снявшего в ближайшей деревне дом. Ферзен незаметно проникал в апартаменты королевы и подолгу оставался там; иногда караульные видели, как он покидал дворец глубокой ночью. Король делал вид, что ничего не замечает; может, он действительно ничего не замечал, ибо большую часть времени проводил на охоте, может, не хотел омрачать настроение королеве, а может, боялся потерять одного из тех немногих, на кого он мог полностью положиться. Ни королева, ни король не скрывали от Ферзена помыслов и надежд, связанных с Мирабо, так как хрупкое равновесие, сложившееся после июльских празднеств, в любую минуту могло быть нарушено. Неожиданно вскрылась попытка отравить королеву — кто-то подсыпал яд в сахарную пудру, которую королева разводила в стакане воды и выпивала перед сном. Мадам Кампан пришла в ужас: она же лично толчет для королевы сахар! Но Мария Антуанетта успокоила ее: «Нет, против меня не станут употреблять яд. Бренвилье[25] осталась в прошлом; настало время клеветы, она убивает вернее; меня погубит клевета». После упразднения сословий за границу хлынул поток эмигрантов-аристократов; постепенно образовалось два центра притяжения: Турин, где пребывал суетливый граф д'Артуа, засыпавший государей Европы письмами от имени брата, и Кобленц, где обосновался принц Конде и куда стекалась вооруженная эмиграция. Интриги роялистов за границей компрометировали короля и королеву, вынуждая их сторожей повышать бдительность и побуждая демократическую оппозицию еще яростнее атаковать королевские прерогативы. Мария Антуанетта опасалась за сохранение цивильного листа. В августе 1790 года в очередной записке двору Мирабо писал: «Четверо врагов наступают ускоренным шагом: налоги, банкротство, армия, зима. В двух словах: гражданская война неизбежна и, быть может, даже необходима; но к событиям надо готовиться, управляя ими. Вопрос: нужно ли подтолкнуть ее или, наоборот, предотвратить?» Людовик предпочитал плыть по течению, королева пребывала в смятении: ей очень хотелось верить в национальное примирение, хотя бы в том виде, в каком оно было явлено в июле. Позиция Мирабо ее пугала. «Неужели кто-то действительно думает, что мы можем развязать гражданскую войну?» — писала она Мерси. Мирабо продумывал и просчитывал ситуацию. Полагая гражданскую войну неизбежной, он считал, что к ней надо подготовиться, заручившись поддержкой армии, основой которой предстояло стать отрядам швейцарцев (тех самых, которые погибнут 10 августа, защищая Тюильри). Королю следовало наконец занять четкую позицию, ибо «нерешительность лишь накаляет противоречия, пробуждает недоверие и приводит к непредсказуемым последствиям».

Под влиянием Ферзена Мария Антуанетта стала возлагать все надежды на заграницу. «Только за границей мы сможем найти помощь и поддержку», — писала она брату Леопольду. Прежде королева растрачивала свое время в погоне за развлечениями, теперь вся энергия ее — при поддержке Ферзена — уходила в активную деятельность по восстановлению королевской власти старого образца. «Необходимо, чтобы королева сжигала оригиналы получаемых ею писем. Но не менее необходимо сохранять копии полученных ею писем. Эти копии должны быть переписаны рукой надежного человека», — наставлял королеву Мерси, по долгу службы обладавший навыками секретной переписки. Впоследствии королева обучится писать тайнописью, шифровать письма с помощью книги (романа Бернардена де Сен-Пьера «Поль и Виргиния»), накалывать текст иголкой…