«Если», 2003 № 12 - Журнал «Если»

От ответа на эти вопросы зависит сейчас очень многое.

Из определения будущего как фазы развития, принципиально отличающейся от предшествующей, следует одно важное качество этого состояния времени, которое отсекает от него сразу целую область умозрительных спекуляций. Сформулировать его можно так: будущее предсказать нельзя. Идея будущего — это идея, абсолютно противоречащая настоящему. Идея «безумная», если пользоваться определением Гейзенберга. Будущее — это некая принципиальная новизна. Оно всегда не такое, как мы его, себе представляем. Если будущее предсказать можно, если удается сделать подробный и точный прогноз каких-либо предстоящих событий, значит мы имеем дело не с будущим, а с продолженным настоящим, само же будущее от прогностического обобщения ускользнуло, оно осталось вне рамок и вскоре проявит себя самым неожиданным образом.

Собственно, об этом свидетельствует вся история человечества. Вряд ли первобытные люди, охотники и собиратели плодов и корней, могли представить себе, что будут когда-нибудь вскапывать землю, бросать в нее семена растений, а потом много месяцев ждать, чтобы собрать те же самые семена. Это показалось бы им неимоверной глупостью. Зачем закапывать в землю то, что можно съесть прямо сейчас? Точно так же древние греки или древние римляне, несмотря на высочайший для того времени уровень развития науки и техники, не могли даже вообразить, что основную физическую работу будут осуществлять не рабы, «говорящие орудия производства», а железные механизмы, дышащие огнем и дымом, хотя шар Герона, прообраз паровой машины, был изобретен еще в I веке нашей эры.

Средневековье не могло представить себе промышленного электричества, девятнадцатый век — авиации и транспорта с двигателями внутреннего сгорания, а зачинатели вычислительной техники в середине двадцатого века даже не догадывались о том, что порождают «компьютерную революцию», «экономику знаний» и «информационное общество».

В свое время один из российских фантастов так сформулировал эту проблему. Существует три вида будущего: будущее, в котором хочется жить (здесь, насколько можно судить, подразумевались утопии; хотя стоит ли жить в утопиях — вопрос достаточно спорный); будущее, в котором жить не хочется (здесь имелись в виду антиутопии); и будущее, о котором мы ничего не знаем. Так вот, если первые два вида будущего представляют собой типичное «продолженное настоящее»: они образуются экстраполяцией, «переносом вперед» главных проблем современности, то третий вид — «будущее, о котором мы ничего не знаем» — это и есть реальное будущее, непрерывно вторгающееся в настоящее и преобразующее его в нечто совершенно иное.

Определим, что мы понимаем под предсказанием. Под предсказанием мы понимаем не любое высказывание о будущем, пусть даже сделанное в самой яркой литературной форме, а лишь такое, которое соответствует определенным параметрам. Как в классической трагедии для соответствия жанру необходимо было соблюдение «трех единств» — единства времени, единства места и единства действия, так и предсказание будущего может рассматриваться как таковое, если оно отвечает на три вопроса: что именно произойдет, где это произойдет и когда это произойдет.

Очевидно, что под данное определение прежде всего не подпадают пророчества. Классические пророчества, из которых в христианской культуре наиболее известны Апокалипсис и книга «Центурии» Нострадамуса, строго говоря, вообще не обладают каким-либо прогностическим содержанием. Это, скорее, специфический философский вокабулярий: набор метафор, образов, сюжетов, языковых конструкций, предназначенный для мистического истолкования текущей реальности. Метафора, которая лежит в основе пророчества, позволяет применить его почти к любому историческому периоду. Выходящей из дыма «железной саранчи», упоминаемой в Апокалипсисе, можно уподобить и тяжелую пехоту, опустошавшую Европу во времена религиозных войн, и танки и авиацию, появившиеся в мировых войнах двадцатого века. А если возникнут когда-нибудь боевые роботы, показанные в фильмах о Терминаторе, то и это будет полностью соответствовать видениям Иоанна из Патмоса.

Единственное назначение всех пророчеств — напоминать человечеству о хрупкости земного существования, о том, что технологическое могущество цивилизации обманчиво и что человек по-прежнему беспомощен перед законами вселенского бытия.

Кстати, когда Мишель Нострадамус попытался от метафорического иносказания перейти к конкретной прогностике, то результаты этого шага оказались весьма плачевными. Ничем не ознаменовался 1580 год, на который Нострадамус «назначил» начало «странного времени»; в 1607 году, опять-таки вопреки предсказанному, не начались гонения на астрологов; в том же 1607 году ничего трагического не случилось с королем Марокко; и, главное, в 1609 году папа Римский не умер, как предрекал Нострадамус, и послы европейских держав напрасно держали наготове коней, чтобы сообщить своим правительствам скорбную весть.

Так же из сферы «истинных предсказаний» следует исключить совпадения или «предсказания задним числом». Механика подобных предсказаний проста. Ежегодно лишь в Соединенных Штатах Америки выпускается около 900 книг в жанре фантастики. Причем здесь учитываются только новые произведения, не считая весьма обширного спектра переизданий. В значительной части этого материала высказываются различные версии будущего, и если какое-либо знаменательное событие в дальнейшем произойдет, ему не так уж трудно будет подобрать литературное соответствие.

Классическим примером здесь являются стихи Андрея Белого, написанные еще в 1921 году: «Мир — рвался в опытах Кюри / Атомной, лопнувшею бомбой / На электронные струи / Невоплощенной гекатомбой». В момент создания они представляли собой сугубо поэтическую метафору и прогностическое содержание обрели только после возникновения в середине сороковых годов прошлого века ядерного оружия.

Следует, правда, признать, что именно с «литературными предвидениями» грядущего, которые в силу особенностей беллетристики, как правило, оказываются на виду, дело обстоит не так просто.

«Технологические предсказания» будущего, содержащиеся в произведениях знаменитых фантастов, на которые обычно ссылаются, говоря о прогностических функциях литературы, представляют собой все то же «вечное настоящее» — механическое продолжение в завтра имеющихся тенденций развития. Если существует артиллерия, а во времена Жюля Верна она уже играла в военном деле первостепенную роль, значит можно построить гигантскую пушку и отправить из нее людей на Луну. Если существуют аэростаты, а в эпоху Уэллса этот способ воздухоплавания переживал короткий период расцвета, значит скоро появятся гигантские управляемые дирижабли — основной транспорт будущего. При этом ортогональных, «перпендикулярных» решений проблем современности фантасты не замечают. Жюль Верн не догадывается о перспективах ракетного движения, ставшего главным средством в последующем освоении космоса, а Уэллс предрекает развитие дирижаблей всего за несколько лет до появления авиации — летательных аппаратов тяжелее воздуха.