Том 14. М-р Моллой и другие - Пэлем Вудхауз

С самого дня несложившейся поездки Келли на Кони-Айленд, Кларксон всерьез размышлял о том, не следует ли ему предпринять шаги, и если да, то какие. Может ли он дальше служить Уэнделлу, или обязан подать в отставку? Решение было не из простых, ибо сама по себе работа его устраивала: Стикни платил много и почти ничего не требовал взамен. Однако может ли человек, не поступаясь принципами, чистить ботинки и гладить брюки хозяину, чья тетка так хорошо знакома с полицией?

Возвращение в Англию склонило чашу весов в пользу увольнения. Кларксон ясно увидел свой путь. В Нью-Йорке было совсем неплохо, но сейчас он осознал, что не сумел до конца приспособиться к жизни в стране, где котлету зовут бургером, а чай заваривают в пакетиках. За несколько дней в родной среде он окончательно дозрел и написал в свое агентство по найму, что готов рассмотреть новые предложения. Утром пришло письмо с подробным описанием места, которое ему могут предоставить при условии немедленного согласия. Не будете ли вы так любезны телеграфировать, говорилось в письме; с намерением любезно телеграфировать Кларксон и направлялся сейчас в деревню.

Почта в Эшби Параден, как и другие подобные учреждения в сельской местности, не только принимает и отправляет письма. Еще здесь торгуют открытками, ядовитого цвета леденцами, комиксами для детей и тому подобным. Заправляет этим мрачного вида пожилая дама, склонная рычать на клиентов при обострении ревматизма; к несчастью для Кларксона, именно в этот день ее сильно донимала поясница. Дама холодно засопела в ответ на вежливое приветствие Кларксона и в полном молчании приняла у него телеграмму. Заговорила она, только сосчитав слова, и то лишь для того, чтобы назвать незначительную сумму, которую следует заплатить. Однако даже эта жалкая сумма оказалась для Кларксона неподъемной: сунув руку в карман, он вспомнил, что оставил бумажник на столе в спальне. Досадное недоразумение. Однако Кларксон рассмеялся, как человек, над которым дружески пошутили, объяснил положение и добавил, что живет поблизости, в Эшби-холле. Не возражает ли дама, если деньги он занесет позже? Ответ последовал незамедлительно. Дама возражала.

Это был удар. Кларксону предстояло идти в Эшби-холл, снова в деревню и снова в Эшби-холл — тяжелое испытание для человека, не питающего особой любви к спорту. Он принялся слезно объяснять, что телеграмма срочная и отправить ее надо немедленно и, не увидев отклика на каменном лице дамы, уже готов был со вздохом отвернуться, когда сзади кто-то спросил: «Не могу ли я вас выручить?». Кларксон повернул голову и увидел молодого человека с открыткой в руке. А именно — Билла Харди.

Билл зашел на почту, потому что, вернувшись в «Жука и Клен» нашел телеграмму от Алджи, гласившую:

Возвращайся немедленно. Жизненно необходимо сообщить грандиознейший замысел. Бросай все, садись на первый же поезд. Телеграфируй время приезда.

— и собирался потратить несколько шиллингов на телеграмму Алджи с советом не быть ослом. Удивительную глупость предложил друг: покинуть место, где в любой момент можно встретить его сестру Джейн и насладиться ее дивной беседой.

Придя на почту и обнаружив, что телеграфное окошко занял мужчина в котелке, Билл, чтобы скоротать время, принялся рассматривать открытки на противоположной стене и обнаружил среди них цветное изображение Эшби-холла. Поначалу он содрогнулся, как всякий, впервые увидевший это здание. Хотя Джейн и предупреждала его, Билл не думал узреть нечто настолько чудовищное. Очевидно, зодчий возводил Эшби-холл в состоянии сильного опьянения, что нередко случалось с зодчими в веселые дни Регентства.

Однако, при всем своем уродстве, это был дом, в котором живет любимая девушка, и чувства понуждали купить открытку. Стоила она дешево и как раз влезала в карман пиджака у сердца. Билл взял ее и стал искать, кому бы заплатить, когда понял, что у телеграфного окошка происходит какая-то заминка. Он прислушался и вскоре разгадал причину затруднений.

Как правило, влюбившись, человек первым делом ищет, кого бы облагодетельствовать, и Билл не стал исключением. После встречи с Джейн его разобрала бойскаутская любовь к ближним. Случись рядом дитя, Билл погладил бы его по головке и угостил ядовитыми леденцами, вероятно, присовокупив к ним пару комиксов. Подойди к нему попрошайка и пожалуйся на нехватку средств, Билл бы раскошелился, не задумываясь. Однако ни детей, ни попрошаек рядом не было, поэтому человек в котелке пришелся как нельзя кстати. Ему, насколько можно было судить, не хватало денег на телеграмму, а Билл ничего так не хотел, как поддержать и утешить.

Поэтому он спросил: «Не могу ли я выручить?» — и тут же получил от Кларксона заверения, что да, может. Деньги перешли из рук в руки, пожилая дама нехотя их приняла, телеграмма отправилась по назначению, Билл отдал свою, заплатил за открытку, и Кларксон наконец получил возможность выразить ему благодарность. Благодарил он долго, потому что растрогался до глубины души. И вот, когда они стояли рядом, а Кларксон с жаром изливал признательность в левое ухо Билла, вошел Уэнделл Стикни со своим свертком.

Быть может, коллекционирование французских пресс-папье как-то влияет на нервную систему, отнимая столь необходимое преступнику хладнокровие. Так это или нет, но Уэнделл был начисто лишен качеств, отличающих хорошего жулика. Если Генри нимало не смутил предложенный черный замысел, если Келли оставалась спокойна и весела, то мистер Стикни с самого начала чувствовал себя так, будто десятки пауков бегают туда-сюда по его спинному хребту. Единственно, что поддерживало Уэнделла, — мысль о том, каким украшением коллекции станет это сокровище, если удастся переправить его в Нью-Йорк.

Если! Вот оно, ключевое слово! Генри сказал, что платные агенты попечителей — надо полагать, частные сыщики — через неопределенные промежутки времени наведываются посмотреть, на месте ли фамильные ценности. Мысль эта по-прежнему наполняла Уэнделла трепетом. Что если один из попечительских наймитов где-то поблизости, притаился в засаде? Да еще Кларксон — при воспоминании о нем пауки на чувствительной коже Уэнделла принимались быстрее сучить ножками и пускались в лихой пляс.

Генри легко отмахнулся от мысли, что Кларксон подслушал их разговор. Келли заверила, что все в ажуре. Однако Уэнделл не разделял их оптимизма.

Ему никак не удавалось отделаться от леденящего подозрения, что Кларксон в курсе заговора и в эту самую минуту излагает страшные факты попечительскому наемнику. От страха руки и ноги у него так ослабели, что он с трудом открыл дверь почты, и первым делом увидел Кларксона, увлеченно беседующего с молодым человеком в твидовом пиджаке и серых фланелевых брюках, который, казалось, с жадностью ловит каждое слово.

Ранее уже сообщалось, что при первой встрече Билл изумлял своим сходством с киношным гангстером. В глазах Уэн-делла он обладал всеми отличительными чертами частного сыщика — как раз такого выбрали бы разборчивые попечители из длинной очереди кандидатов. Кларксон явно докладывал соглядатаю о положении в Эшби-холле. Как иначе объяснить его словоохотливость? Еще мгновение, и он, Уэнделл, вошел бы на почту с изобличающей посылкой в руке.

Сильнейшая дрожь сотрясла его от редеющей макушки до пяток. Пауки теперь исполняли большой эстрадный номер, из тех, в которых участвует весь творческий коллектив. Что-то подобное Уэнделл испытывал, когда ему снилось, что он падает в черную пропасть.

Пятясь, на негнущихся ногах он вышел на улицу, прямо к «Жуку и Клену», кое-как доплелся до стойки и хриплым голосом заказал двойную порцию бренди. Вообще-то он не привык пить так рано, тем более — двойное бренди, но сейчас был явно особый случай.

Не успел он сделать глотка, как вошел детектив в серых фланелевых брюках, заказал кружку пива и оглядел Уэнделла с таким нескрываемым подозрением, что тот взвился вспугнутым фазаном и вылетел в дверь раньше, чем Билл, собиравшийся сказать: «Отличный денек», продвинулся дальше первого «о» в слове «отличный».

Глава VI

Обед, как все обеды, которые давал Уэйд-Пиготт, затянулся допоздна. Генри шел домой веселый, сытый и сполна наслаждался красотами природы. Воздух пронизывали летние ароматы, под луной на террасе протянулись черные тени. Он дошел до ступенек, думая, что лет двадцать назад остался бы в такую теплынь ночевать в саду, и тут из темноты раздалось резкое: «Эй!». Генри подпрыгнул, как барашек по весне, и потерял нить своих размышлений.

Он без труда определил говорящего. Только один человек в Эшби-холле мог начать разговор таким односложным восклицанием.

— Привет, Келли, — проговорил Генри немного невнятно, потому что прикусил язык. — Что вы здесь делаете в такой час?