Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

Кроме того, образ буйного параноика имеет своим источником «Путешествие в прошлое» (1967), где лирический герой также вовсю буйствует. Поэтому имеет смысл сопоставить его действия с поведением героев «Письма с Канатчиковой дачи», в частности — «бывшего алкоголика, матершинника и крамольника»: «А потом кончил пить…» = «Надо выпить треугольник — / На троих его даешь!».

В обоих случаях героев связывают: «Навалились гурьбой, стали руки вязать» = «Тех, кто был особо боек, / Прикрутили к спинкам коек» (кстати, «стали руки вязать» и во второй песне, поэтому «режет руки полотенце»; АР-8-51). А лирический герой и параноик требуют, чтобы их освободили: «Развяжите, — кричал, — да и дело с концом!» = «Развяжите полотенцы, / Иноверы, изуверцы!».

Пациенты Канатчиковой дачи сетуют на то, что у них — «настоящих буйных мало — / Вот и нету вожаков», то есть мало таких людей, как лирический герой Высоцкого, продемонстрировавший свое «буйство» в «Путешествии в прошлое»: «Я, как раненый зверь, / Напоследок чудил». И в концовке этой песни он со стыдом вспоминает свои похождения накануне: «Если правда оно — ну, хотя бы на треть, — / Остается одно — только лечь-помереть». Но то же самое скажут и обитатели психушки: «Нам осталось — уколоться / Или лечь да помереть» (АР-8-56).

Итак, еще одним автобиографическим образом в «Письме с Канатчиковой дачи» является «бывший алкоголик, матерщинник и крамольник», который заявляет про Бермудский треугольник то же самое, что и лирический герой в «Мореплавателе-одиночке», написанном годом ранее: «Я там плавал, извините, в одиночку: / Он совсем не треугольник, а — куб!» = «Взвился бывший алкоголик, матершинник и крамольник: / “Надо выпить треугольник — / На троих его даешь!”. / Разошелся, так и сыпет: / “Треугольник будет выпит, / Будь он параллелепипед, / Будь он круг, едрена вошь!”». Эта уверенность в том, что он может выпить всё, что угодно (читай: «сделать всё, что хочу»), была продекларирована лирическим героем еще в «Песне про джинна» и в «Сказке о несчастных лесных жителях» (обе — 1967): «Если я чего решил — выпью обязательно!», «Я докончу дело, взявши обязательство!».

И здесь возникает сходство с очередным образом лирического героя в «Письме с Канатчиковой дачи». Речь идет о механике, выжившем в Бермудском треугольнике (а одним из авторских двойников в киносценарии «Венские каникулы», написанном два года спустя, будет именно механик: «Ты летчик! И он летчик! — засмеялся Жерар.

— А ведь я механик по самолетам, ха-ха!» /7; 59/; поэтому самому Высоцкому даже снились механики: «Я механиков вижу во сне, шкиперов» /3; 70/).

По словам механика, «бермудский многогранник — незакрытый пуп земли», а мореплаватель-одиночка, который тоже побывал в этом треугольнике (так же как и сам Высоцкий), утверждает: «Я там плавал, извините, в одиночку: / Он совсем не треугольник, а куб!» (куб — это и есть многогранник). Такую же мысль высказывал «бывший алкоголик, матершинник и крамольник»: «Будь он параллелепипед, / Будь он куб и даже круг!» (С4Т-3-306). А в другом варианте эти слова произносятся от лица «бывшего физика Венцеля»: «Крикнул бывший физик Венцель: / “Пейте, пейте разом!” Вдруг / Он завелся, так и сыпет: / “Треугольник будет выпит! / Будь он параллелепипед, / Будь он куб и даже круг!”» (С5Т-4-253).

Таким образом, «бывший алкоголик, матершинник и крамольник» приравнивается к «бывшему физику Венцелю». Данное тождество может показаться странным, если не согласиться с тем, что оба эти персонажа, так же как механик и параноик, являются авторскими масками.[671] Тем более что черновой вариант, в котором речь идет о механике: «Подкупив червонцем нянек, / К нам пришел второй механик» (АР-8-61),

— буквальное повторяет действия самого Высоцкого, в ноябре 1965 года поступившего в психиатрическую клинику № 8 им З.П. Соловьева. Тогда завотделением этой клиники Вера Народицкая говорила о нем будущему врачу-психиатру (а в то время — аспиранту на кафедре психиатрии Второго Московского мединститута им. Пирогова) Михаилу Буянову: «Одной нянечке дал деньги, чтобы она незаметно принесла ему водки»[672] [673]. Да и дословное совпадение мотива с «Гербарием», написанным чуть раньше «Письма», также говорит в пользу автобиографичности образа механика: «Я с этими ребятами / Лежал в стеклянной баночке» = «Их вчера в стеклянной призме / К нам в больницу привезли, / И один из них — механик — / Рассказал, сбежав от нянек…».

Обратим внимание и на то, что совпадает мнение толпы о мореплавателе-одиночке, механике и лирическом герое в гербарии: «Мореплаватель, простите, одиночка / Сбрендил, спятил и стучит черт-те что»452 = «Он над нами издевался, — / Сумасшедший — что возьмешь!» = «Пищат: “Сума вы спятили, / Невиданный доселе! / Вот ваши два приятеля / На два гвоздочка сели”» /5; 368/.

Теперь вернемся еще раз к алкоголику, матершиннику и крамольнику, поскольку все эти характеристики в полной мере применимы к самому Высоцкому (а сам он в стихотворении «Я сказал врачу: “Я за всё плачу…”» сделал следующий набросок — как своеобразное обозначение жанра: «крамольная — алкогольная»; АР-10-48).

То, что он был «крамольником», подтверждает все его поэтическое творчество.

По поводу «матершинника» можно привести, например, воспоминания Тамары Кормушиной, согласно которым Высоцкий «жуткий матершинник был»[674] [675] [676] [677]; Юрия Емельяненко, который говорит, что Высоцкий «м. атерился сплошь и рядом»454; и Барбары Немчик, где она описывает свою поездку с Высоцким по предолимпийской Москве в мае 1980-го: «Володя ругал меня матом всю дорогу, пока ехали. Он частенько ругался матом — независимо от своего состояния. И один раз он мне показал такую сценку, как можно одной русской фразе “…твою мать!” придать сорок разных значений. Это было просто потрясающе. Жалко, что тогда не было видеокамеры. Это действительно надо было записать»455.

А что касается «алкоголика», то так в частных разговорах нередко называл себя сам Высоцкий. Например, фотограф Валерий Плотников рассказал о знакомстве с ним в 1967 году: «Мы познакомились, когда ему было 29, а мне 23. Помню, как-то утром я зашел к нему в ленинградскую гостиницу “Октябрьская”, мы направились в буфет, где я решил проявить гостеприимство и произнес красиво: “Ну что будем пить?”. Володя тогда улыбнулся: “Нет, я ничего не буду!”. Я настаивал: “Может, легкое белое вино?”. — “Нет, нет”. — “Ну а пиво?”. И тут Володя сказал: “Если я выпью, то сорвусь!” А затем произнес совершенно незнакомую мне тогда фразу: “Я подшитый”. Меня это ошеломило, на что он сказал: “Знаешь, я законченный алкоголик. Если