ЖД (авторская редакция) - Дмитрий Быков

— Откуда ты все эти стихи помнишь?

— Как же мне родной язык не помнить,— говорил Василий Иванович.

— Ну, скажи что-нибудь по-вашему!

— Подожди, будет время — скажу.

— Скажи: Анечка, девочка.

— Так ведь так и будет: Анечка, девочка. Слова все те же самые, только смысл иногда другой.

Этого Анька понять не могла и решила, что у Василия Ивановича в долгих скитаниях несколько, как говорили в школе, снесло крышу,— но древние песни ей нравились, а сказки у Василия Ивановича были лучше, чем у Афанасьева. Больше всего она любила историю про петушка и жерновцы. У старика со старухой был волшебный петушок, главная надежда семьи. Он пошел на небо поискать зерна (видимо, на земле его уж совсем не осталось), но вместо зерна нашел жерновцы.

— Что такое жерновцы, Василий Иванович?— спрашивала Анька.

— А это… ну, как бы… Завтра сделаем тебе,— пояснял он, и точно: на другой день по просьбе Василия Ивановича васька Леша с соседнего двора сделал ей деревянные жерновцы, такую меленку, которая вертелась, а от этого терлись друг о друга, перетирая в пыль невидимое зерно, две чурочки покрупней. Так вот, нашел петушок жерновцы, и для того, чтобы делать муку, не нуждались они ни в зерне, ни в ветре. Так и сыпалась сама собою мука, крутилась сама собой меленка, и была та меленка золотая, а сами жерновцы голубые. Ехал мимо злой барин немецкий, увидел жерновцы и отобрал. Почему барин был немецкий — Василий Иванович объяснить не мог.

— А в школе говорят, что всех иностранцев называли немцами,— сказала Анька.

— Нет, это ерунда. Немцы — это немцы. Ну, слушай.

Полетел за барином петушок, сел на барские ворота и кричит: «Барин, барин! Отдай мои жерновцы, золотые, голубые!». Барин приказал кинуть петушка в колодец. Петушок сказал: «Носик, носик, пей воду!» — видимо, к своему клювику ему тоже надо было обращаться отдельно, такой уж был петушок, всех упрашивал, даже собственному клювику не мог приказать. Клювик выпил воду, петушок — видимо, весь раздувшись, но об этом сказка умалчивала,— вспорхнул на барские ворота да как закричит: барин, барин, отдай мои жерновцы, золотые, голубые! Приказал барин бросить его в печку, а он там закричал: «Носик, носик, лей воду!». Вся вода и вылилась, и погасло пламя, и барин, убоявшись таковой мощи сообразительного петушка, отдал ему жерновцы — видимо, потому, что никаких других спасительных применений для носика васьки выдумать не могли. Петушок опять победил не силой, а кротостью. Правда, по логике васькинских сказок петушок обязан был вернуться на пепелище — скажем, за это время барские холопья пожгли избу, а деда с бабой пустили по миру, так они и ходят, и ищут своего петушка, а он вечно скитается, не в силах их найти, чтобы отдать жерновцы. Анька стала рассказывать Василию Ивановичу этот свой вариант продолжения в сквере, где они как раз гуляли с жерновцами,— и васька Леша, который все это слышал, усмехнулся:

— Что, Василий Иванович, а славно ты девочку выучил. Еще чуть — и…

— Ладно вам, Леша,— сказал низкий веселый голос откуда-то сзади; Анька обернулась — и увидела лысого, очкастого.

— Это кто же такие жерновцы сделал?— сказал он, оглядывая анькину игрушку.

— Это Леша,— тихо сказала Анька.— А кто вы? Я вас часто тут вижу.

— Это друг наш, это друг,— залопотал Василий Иванович, на глазах съежившись и почему-то испугавшись. Анька не понимала, с какой стати он боится лысого. Вид у лысого был самый мирный, и разговаривал он с васьками почтительно — совсем не так, как некоторые тетки в подъезде.

— Я вас тоже давно приметил, Аня,— сказал лысый.— Я вам в следующий раз принесу соколок. Знаете, что такое соколок?

— Да я сам сделаю,— закивал Леша.

— Не знаю,— честно сказала Анька.

— Напрасно, очень интересная вещь. Такое как бы яблочко на блюдечке, слышали об этом? Но яблочко не простое, вроде волчка — так по кругу и бегает, удивительные штуки показывает. Сейчас почти уж и перевелись мастера-то. Не у всякого показывает, не всякий и видит.

Леша понурился, словно он-то как раз был не из мастеров.

— А как вас зовут?— спросила Анька.

— Зовут меня Константин Гуров,— сказал лысый.— И если я вам когда-нибудь понадоблюсь, то вот,— он вытащил визитку с фамилией и телефоном, без указания должности или адреса.

— Вы фольклорист?— выговорила Анька, гордясь знакомством с трудным словом.

— Иногда и фольклорист. В общем, завтра же принесу соколок.

Гуров не появился ни назавтра, ни через неделю, но ближе к осени, когда Аньке предстояло идти уже в восьмой класс, вдруг возник ниоткуда, по своему обыкновению. Он извлек из потрепанного портфеля деревянное блюдце, а потом — деревянный шар.

— Что, Василий Иванович,— сказал он ваське, смотревшему на него робко и уважительно.— Запустим?

Дело в том, что Анька прогуливалась на этот раз не одна, то есть не только с Василием Ивановичем, но и с двумя подругами. Василий Иванович на них покосился, но Гуров все понял.

— А что ж, нам посторонние не помеха. Здравствуйте, девочки. Я анин приятель, правда, Аня?

Анька кивнула. Почему-то ей казалось, что Гуров человек неопасный.

— Вот и запустим соколок, пусть побегает да покажет чего,— сказал Гуров и ловко запустил шар по блюду. Василий Иванович внезапно подобрался и пристально уставился на шар, хотя Анька ничего особенного не видела — бегает и бегает одна деревяшка по другой. Гуров между тем смотрел на Василия Ивановича пристально и даже как-то сердито, словно ожидал услышать от него неприятное.

— Ну и что видим, Василий Иванович?— спросил он с несколько нарочитой бодростью, когда шар остановился.

— Ничего почти не видим,— одними губами ответил Василий Иванович. Девчонки прыснули, и Анька вместе с ними (за эту усмешку она долго корила себя потом — получалось, что она ненадолго предала Василия Ивановича).

— Ну, а все-таки?— не отставал Гуров.

— Уходить надо,— пролепетал Василий Иванович.

— Ну, ну. Так уж сразу.

— Не сразу,— сказал Василий Иванович.— А больше не спрашивайте меня.

глава четвёртая

1

Вскоре после того единственного запуска соколка в сквере около прудика началась война, а вместе с ней то самое лавинное осыпание жизни, с которого Анька почувствовала себя взрослой. Она даже перестала на какое-то время всех жалеть, потому что жалости больше не хватало.

Собственно, ни о какой войне разговоров не было. Сначала вдруг кончилась стабилизация, о которой все время говорили по телевизору. Прекратилась она в одночасье, когда открыли флогистон. До этого стабилизация была такая, что в страну стали возвращаться почти все уехавшие из нее. Их было много, и все они раскаялись и вернулись. Пускали охотно — на радостях-то почему не пустить? Цена на нефть была такая высокая, что процветание казалось бесконечным. Государство даже начало немного заниматься благотворительностью. Больше всего народу возвращалось из Каганата. Некоторые из вернувшихся каялись по телевизору. Лица у них были при этом подозрительно веселые. Анька догадывалась, что на самом деле они не очень-то раскаиваются. Когда она сама за что-нибудь просила прощения у родителей, у нее никогда не было такого хорошего настроения.

Вероятно, они о чем-то догадывались. Потому что ехали в страну, где их не очень любили и даже устраивали против них демонстрации по случаю дня народного единства или в другие праздники. И когда начался флогистон, а вскоре после него и война, эти раскаявшиеся возвращенцы оказались тем самым десантом, с которого начались боевые действия. Кое-какие ЖД, или ультралиберальные силы, оставались еще и в России. Они ждали только, когда начнется флогистон. Потом говорили, что они знали о нем заранее, потому что именно ЖД и изобрели этот отвратительный миф. В школе всегда учили, что флогистона не бывает, как нету в природе и апейрона; химичка подробно объяснила, что флогистон — вражеская выдумка, что формула его содержит множество ошибок и что никаких универсальных горючих веществ, которые могли бы заменить нефть, нет в природе. Это враги России запустили слух про то, что флогистон есть везде, кроме России. В Африке, например, флогистона тоже почти нет, и в Австралии его мало, а в Гренландии он не обнаружен совсем,— но враги России как-то так умудрились поставить дело, что на выдуманном газе работала вся мировая промышленность. Можно было бы проводить флогистон из-за границы, но это оказалось очень дорого. Правда, он был не особенно нужен, потому что ездить машины могли и на нефти,— но теперь эту нефть нельзя было продавать, а больше в России ничего толком не умели. Скоро появились нефтяные продукты, стали закрываться предприятия, отец боялся потерять работу и ходил мрачнее тучи, но вовремя успел перепрыгнуть из своей газеты в «Русойл». Там он теперь писал рекламные тексты про нефтяную колбасу и нефтяное масло, продуктов ему на пробу давали достаточно, и их даже можно было есть, хотя живот потом болел страшно. Василий Иванович окончательно затих, не рассказывал сказок и всем своим видом старался показать, что страшно благодарен за корм и крышу: в семье и так денег нет, а тут еще ваську держать… Васек сдавали в васятники целыми партиями, и скоро государство не могло прокормить приюты: их закрывали, васек распускали, и они опять начинали ходить. К соседке Нелли Александровне зашел васька Леша — оборванный и вонючий; их васятник закрыли, обратно он не просился, потому что у Нелли Александровны была больная старая мать, и им самим есть было нечего. Он зашел просто попрощаться и сделать на прощание деревянный сувенир — два бородача на качелях. Почему-то почти все васьки любили этот сувенир и часто оставляли его хозяевам. Васьки утверждали, что он приносит счастье.