Том 2. Время Наполеона. Часть вторая. 1800-1815 - Эрнест Лависс

Грабежи и насилия союзников; крестьянские восстания. В Сен-Жерменском предместье был с точностью предусмотрен день вступления союзников в Париж: вступление должно была произойти 11-го, самое позднее 12 февраля. Но 12 февраля прибыла не неприятельская армия, а военный бюллетень из Шампобера. В настроении общества совершился внезапный поворот: глубокое уныние сменилось беспредельной уверенностью. За три дня курс ренты поднялся с 47 франков 75 сантимов до 56 франков 50 сантимов. Начали посмеиваться над теми, кто сделал запасы продовольствия на случай осады или спрятал золото в погребах. На бульварах, в Палэ-Рояле, снова закипевших шумной жизнью, в снова переполненных зрительных залах все наперебой толковали об одержанных победах и предсказывали новые.

В то время как известия о новых победах окрыляли парижан, в захваченных неприятелем департаментах беззакония союзников, насилия казаков и пруссаков возбудили страстную жажду мести. Обессиленная Франция сначала встретила нашествие без возмущения; она была почти равнодушна к отвлеченпой идее оскорбленного отечества. Чтобы пробудить в ней патриотизм, потребовался грубо-материальный факт иностранной оккупации, со всеми сопутствующими ей невзгодами: реквизициями, грабежом, насилованием женщин, убийствами, поджогами. Занятые союзниками провинции были буквально разорены реквизициями. Труа, Эпернэ, Ножан, Шато-Тьерри, Сане и свыше двухсот других городов и селений были вконец разграблены. «Я думал, — сказал однажды генерал Иорк своим бригадирам, — что имею честь командовать отрядом прусской армии; теперь я вижу, что командую только шайкой разбойников».

Когда вечером после победы, или на другой день после поражения, или просто после какого-нибудь маневра казаки или пруссаки проникали в город, село или усадьбу, там начинались всякие ужасы. Они не только искали добычи; им было по душе сеять скорбь, отчаяние, разорение. Они валились с ног от вина и водки, их карманы были полны драгоценных вещей (на трупе одного казака нашли пять пар часов), их банды и кобуры были до отказа набиты всяким добром, следовавшие за их отрядами повозки были нагружены мебелью, статуями, книгами, картинами. Но и этого им было мало; не имея возможности все увезти, они уничтожали то, что им приходилось оставить — разбивали двери, окна, зеркала, рубили мебель, рвали обои, поджигали закрома и скирды, сжигали сохи и разбрасывали их железные части, вырывали плодовые деревья и виноградные лозы, складывали для потехи костры из мебели, ломали инструменты у рабочих, бросали в реку аптечную посуду, выбивали днища у бочек с вином и водкой и затопляли подвалы.

В Суассоне было сожжено дотла 50 домов, в Мулене — 60, в Мениль-Селльере — 107, в Ножане — 160, в Бюзанси — 75, в Шато-Тьерри. Вельи и Шавиньоне — по 100 с лишним, в Атьи, Мебрекуре, Корбени и Класи — все дома до единого. Соблюдая заветы Ростопчина, казаки всюду прежде всего приводили в негодность пожарные шланги. Яркое зарево освещало сцены, дикость которых не поддавалась описанию. Мужчин рубили саблями или кололи штыками; раздетых догола, привязанных к ножкам кровати, их заставляли смотреть, как насиловали их жен и дочерей; других истязали — секли или пытали огнем, пока они не указывали, где спрятаны деньги[108]. Приходские священники в Монландоне и Роланпоне (Верхняя Марна) были замучены насмерть. В Бюсиле-Лон казаки сунули в огонь ноги некоего Леклерка — слуги, оставшегося сторожить господский дом; а так как он все еще упорно молчал, то они набили ему рот сеном и зажгли. В Ножане несколько пруссаков едва не разорвали на части суконщика Обера, растягивая его за руки и ноги, и только благодетельная пуля прекратила его мучения. В Провене бросили ребенка на горящие головни, чтобы выпытать у матери, где она спрятала ценные вещи. Алчность и разврат не щадили ни малых, ни старых. У восьмидесятилетней женщины на пальце было кольцо с бриллиантом; кольцо было тесно; удар саблей — и палец отлетел. Насиловали семидесятилетних старух, двенадцатилетних девочек. В одном только округе Вандёвр насчитали 550 человек обоего пола, умерших от истязаний и побоев. Замужняя крестьянка, некая Оливье, после того как казаки надругались над нею, не снесла, подобно Лукреции, позора и утопилась в Барсе.

Озлобляя население, эти зверства казаков и пруссаков примиряли с Наполеоном людей, враждебных ему, и заставляли мирных жителей браться за оружие. В Лотарингии, Франш-Конте, Бургундии, Шампани, Пикардии крестьяне вооружались вилами и старыми охотничьими ружьями, утаенными от правительственных и вражеских реквизиций, подбирали на полях сражения ружья убитых воинов и нападали на небольшие или только что потерпевшие поражение неприятельские отряды. В Монтеро, в Труа под конец сражения жители осыпали австрийцев градом черепиц и мебели и стреляли в них сквозь ставни и отдушины погребов. В Шато-Тьерри рабочие под прусскими ядрами провели барки для перевозки солдат гвардии. Прибрежные жители Нижней Марны в четыре дня захватили 260 русских и пруссаков[109]. На дороге из Шомона в Лангр толпа крестьян освободила 400 солдат из корпуса Удино, взятых в плен у Бар-сюр-Об. Между Монмеди и Сезанном, на протяжении в 40 с лишним миль по прямой линии, все селения совершенно опустели, а жители их, скрывавшиеся в соседних лесах, из засады тревожили неприятеля. В Бургундии, Дофине, в охваченных поголовным восстанием крестьян против союзной армии Арденнах, в Аргонне, где горные проходы охранялись 2000 партизан, в Нивернэ, Бри, Шампани крестьяне, объединившиеся в вооруженные отряды или просто сбегавшиеся на гул набата, дрались рядом с регулярными войсками. Рощи, опушки лесов, берега рек и прудов, уединенные дороги кишели партизанами. Отряды в 10, 20, 50, 300 человек, вооруженных охотничьими ружьями, вилами и топорами, сидели в засаде, готовые напасть на проходящий неприятельский отряд— или рассеяться и исчезнуть при появлении достаточно сильной неприятельской колонны. Военнопленные офицеры союзных армий признавались, что восстание крестьян держит их солдат в страхе.

Шатильонский конгресс. Есть основания сомневаться в том, что союзники искренно желали мира во время конгресса в Праге; еще более сомнительно, чтобы они готовы были согласиться на мир во Франкфурте, и не подлежит никакому сомнению, что они решительно не желали его в ту минуту, когда посылали своих уполномоченных в Шатильон.

С момента вступления союзных войск во Францию низложение Наполеона было негласно решено. Англия желала реставрации Бурбонов. Регентство Марии-Луизы могло льстить императору Францу I как отцу; но как монарх он, под влиянием Меттерниха и Шварценберга, был против этой комбинации. Прусский король был готов содействовать реставрации Бурбонов лишь под тем условием, что его армии, охваченной жаждой мести, предварительно будет дана возможность опустошить Францию. Русский царь, в принципе не настроенный вполне непримиримо по отношению к Бурбонам, считал их возвращение пока невозможным, так как думал, что Франция их отвергнет. Определенного плана у него не было; его тонкий и мечтательный ум колебался между разными проектами: возвести на императорский престол Бернадотта, предоставить регентство Марии-Луизе, созвать большое собрание депутатов, которые сами решили бы участь Франции. Царя не пугала даже и возможность провозглашения республики. К тому же им неотступно владела одна мысль: Наполеон вступил в Москву — он хотел вступить в Париж.

Между тем министры союзных держав уже три месяца подряд громогласно заявляли о своих миролюбивых намерениях. Во Франкфурте они 9 ноября официально предложили открыть переговоры о мире на основах ограничения Франции ее естественными границами; 25 ноября они официально заявили, что «готовы начать переговоры», 1 декабря — что «первое использование государями своей победы заключалось в предложении мира французскому императору»; после всего этого отказаться от созыва конгресса значило озлобить весь французский народ и даже произвести тяжелое впечатление на общественное мнение Европы, не меньше Франции жаждавшей мира. Наполеон, со своей стороны, согласился начать переговоры с целью доказать свои миролюбивые намерения, но он не верил в возможность достигнуть соглашения.

Совещания, открывшиеся 4 февраля и закончившиеся 19 марта, кончились ничем. Да иначе и не могло быть. Картина была такова: Наполеон предлагал начать переговоры на условиях, которые— он это знал — являлись неприемлемыми для уполномоченных союзных держав; союзники же соглашались вести переговоры на условиях, которые — они это отлично понимали — не могли не быть отвергнуты герцогом Виченцским, уполномоченным Наполеона. Это была двойная комедия, придуманная и разыгранная исключительно с целью обмануть общественное мнение.

Критическое положение Блюхера. Капитуляция Суассона. В то время как армия Шварценберга отступила к реке Об, армия Блюхера, возобновив наступление, двинулась на Париж. 27 февраля войска Блюхера появились в виду Мо, который занимали Мармон и Мортье с 16 000 человек. Произведя неудачную атаку, Блюхер направился к Урку, готовясь зайти в тыл французам. Но французы утвердились позади Теруанны и в течение двух дней отражали все атаки русских и пруссаков. В ночь с 1 на 2 марта Блюхер узнал, что Наполеон ускоренным маршем идет на него.