Путешествие без карты - Грэм Грин

В 9.15 снова остановка у побережья. Капитан отправился на велосипеде в буш раздобыть у colon, если удастся, груз, так как на пароходике пусто.

Беллок ругает парламент: если позволить себе такую же подозрительность, в какую впал он, поневоле задумаешься, а не подкуплен ли Беллок, чтобы нападать на парламент с грязной целью сбить людей с толку и заставить забыть о главном — ведь коррупция среди отдельных министров и членов парламента, в конце концов, не самое главное.

Начал перечитывать «Дэвида Копперфилда». Первые две главы романа, вне всякого сомнения, превосходнейшие, недостижимые даже для Пруста и Толстого. Страшусь минуты, когда Диккенс опустится — как он неизменно опускается — до преувеличений, витиеватости и сентиментальности. С каким совершенством подана идиллия Ярмута на фоне угроз мистера Мердстоуна!

Сегодня в полдень было невыносимо жарко; река сузилась до пятидесяти ярдов, а то и того меньше. Сейчас пять часов: отец Жорж, капитан, сидит, нанизывая бусины четок, отец Анри раскладывает пасьянс. Книга застряла у меня в мозгу и ни с места.

После обеда на борт поднялась чета colons с ребенком.

«Ломбо — Лумба» значит «лесная вырубка», и лепрозорий занимает только эту вырубку, живописно усеянную округлыми рыжими холмиками, сплошь усыпанными листвой — работа термитов. Рано утром вместе со священниками покинули судно и часам к одиннадцати обошли всю округу. Ужасно жарко. Но, несмотря на жару, необычайное ощущение простора и легкости. Дом для детей, куда младенцев помещают с рождения: матери приходят дважды в день покормить малышей — у каждой здесь небольшая тумбочка, где хранятся пеленки. В этих краях некрасивы ни женщины, ни дети. Маленькое, чахнущее несчастное существо четырех лет, скорчившись как в утробе, безмолвно лежит на кроватке в пустой спальне, крохотное, как годовалый младенец, а то и меньше, с безысходной тоской на лице. Отцам разрешают навешать детей по воскресеньям.

Наши священники уехали. Отец Октав страдает от одиночества и оттого очень благожелателен. Читает дешевые romans policiers[95]. Cafard[96] обычно по вечерам. После сиесты мы снова отправились на прогулку в лес, к его любимому пруду — жара стояла почти невыносимая. Возле пруда отец Октав соорудил скамеечку, чтобы сидеть там со своей cafard. Вернулись священники (отец Анри от жары занемог), и мы стали играть в «421». В 7.15 розарий в маленьком гроте при свете свечей. Запомнить: в церкви скамеечки для прокаженных сделаны из бетона, чтобы легче было мыть.

Ужин с demoiselles[97] — так здесь называют женщин из «Assistance Sociale»[98]. Потом специально для меня пришел с факелами школьный оркестр, и мальчики постарше устроили нечто вроде представления. Психологическая поддержка здесь гораздо сильней, чем в Йонде. Кругом разбиты цветники. Все, чтобы поднять больным настроение[99]. Целый день, пока мы бродили по округе, меня то и дело окликали: кто я такой. Священник — рьяный фетишист — им отвечал. До десяти играл со священниками и demoiselles в «421». В моей комнате огромный паук; проснулся разбуженный настоящим тропическим ливнем, не стихавшим до шести утра.

К моему удовольствию — мне уже здесь все приелось, — решено сниматься с якоря после второго завтрака в Вафании.

Радует мысль об отъезде. Бродил по округе, фотографировал (наснимал целую галерею портретов), беседовал, что дается все труднее и труднее — до чего же мучения с чужим языком усложняют и без того нелегкое тропическое путешествие! Играл в «421» и ни разу не выиграл. Поневоле станешь суеверным, видя, что священникам постоянно везет[100]. Наконец настала половина двенадцатого — пора ехать в Вафанию; отправляемся целой компанией: demoiselles и все прочие. И наконец, в 12.45 отчаливаем с массой пассажиров, коз и т. д. Через полчаса совершенно по — глупому натыкаемся на топляк — руль погнут. Прибились к берегу в лесу, разожгли костер; руль пришлось снять: может быть, удастся его выпрямить. Жарко и обидно! Длинные пальцы пальмовых листьев неподвижны, но при малейшем дуновении бриза они начинают двигаться, точно пальцы пианиста по клавиатуре рояля.

Для книги:

Пассажир записывает в дневник: «Я жив, так как испытываю неприятные ощущения». Он не совсем понимает, зачем ведет дневник. Может быть, так: «Я боюсь, но боюсь лишь каких‑то пустяков: тараканов в каюте…»[101]

Стемнело, капитан пошел удить рыбу, а я уселся на понтоне отдохнуть от жары. Одна за другой на небе появляются звезды, по лесу с шуршанием носятся кровожадные летучие мыши. Из‑за шума от всякой живности нелегко уснуть.

Наконец‑то примерно в 6.15 отчаливаем. Проснулся с резкой болью в горле. Месса. У рослого, довольно дерзкого на вид африканца молитвенник с картинками на религиозные темы, и среди них фотография кинозвезды в костюме ковбоя.

Сегодня в девять уже темно, прохладно и штормит, но этого мало—мириадами носятся мухи цеце. В этом сумраке писать почти невозможно.

Разразился жуткий ливень, он длится уже полтора часа. Где‑то позади судно «Отрако» понемногу нагоняет нас. Одиннадцать часов, все еще льет дождь. Зашли в Бесоу за грузом. Три старые лодки, две из них перевернуты вверх дном, крохотная прибрежная полоса, две женщины укрываются под лодкой от дождя. Пассажиры, прибывшие из буша. Нас догоняет суденышко «Отрако» — слава богу, я плыву не на нем. Единственно, где может посидеть пассажир первого класса, помимо своей каюты, — крошечный клочок палубы над машинным отделением, где страшно жарко. Там сейчас скрючился какой‑то конголезец. Ожидающие на берегу пассажиры прячутся от дождя под крупными листьями банана. Приходится отойти и уступить место «Отрако». Здешний груз очень невелик и сомнителен, так что торопимся в Бокока, опасаясь, как бы «Отрако» не перехватил там наш груз.

Три козы в упряжке; маленькую, что посредине, бодают, и она дергается то вперед, то назад.

Месье Гурмон, молодой плантатор из Бокабу, впервые за двенадцать лет едет в отпуск в Европу. Две его дочери в Бельгии, два маленьких сына вместе с ним, а дома еще остался младенец. Принес мне «Силу и славу» и попросил автограф[102].

Отрывок. Доктор сказал: «Ему это стоило того, что я бы назвал «ценой потери». Он был уже не заразен. Если б мы тестировали его умственные способности, так же как мы делаем тест на проказу, результаты были бы отрицательными. Разумеется, он калека, и у нас нет ни времени, ни денег для профессиональной реабилитации таких больных. (Непонятно, как монахиням удалось обучить Део — Гратиаса вязать свитеры, при том что у него не было пальцев.) И все‑таки, по — моему, этот человек обрел бы свое место в жизни, если бы только не эти идиоты, эти всюду сующиеся идиоты…»