Не будите Гаурдака - Светлана Багдерина

— В смысле?..

Одиннадцать озадаченных взглядов бессмертных и три — смертных устремились на нее почти одновременно.

— Ну, в смысле, у моряков и рыбаков, к примеру, ведь есть своя богиня? Вот после смерти они могли бы уплывать под ее крылышко, и заниматься там тем, что все водоплавающие любят больше всего. Днем носиться по морям. Ночью — куралесить в тавернах. И крестьян тоже нечего больше обижать. Мьёлнир мог бы организовать им свое царствие небесное: днем — пахота: лошади сильные, послушные, земля — чернозем, ни комка, ни камушка… Раз пойдут — поле вспахано. Другой раз пройдут — засеяно. К вечеру — посиделки, гулянки, хороводы, каждое воскресенье — ярмарка, музыка, карусели, танцы…

— Я бы и сам в таком местечке пожить не отказался… — хмыкнул Рагнарок, но быстро уточнил. — Денек, не больше.

— Танцы у них, значит! Ярмарки! — возмущенно вскочил и грохнул кулаком по столу Каррак. — А ремесленники мои что ж, хуже?!

— А целители?..

— А торговцы?..

— Да вы только сядьте спокойно и помозгуйте пару дней — вот всё и придумаете! — умиротворяющее вскинула ладошки Сенька. — Хеймдалл большой — всем места хватит!

— А Хел, что ж, пустой тогда останется? — нахмурился Светоносный.

— Почему пустой? — взял слово маг-хранитель. — Туда пойдут те, кто при жизни своей больше зла причинил людям, чем добра, будь он хоть крестьянин, хоть купец, хоть ярл, хоть сапожник. Коль в душе мрак — во мрак пусть и отправляются.

— Но как тут разобраться?..

— Улар! — озарило и Ивана. — Вы ж богиня справедливости! Будете на входе в Хеймдалл встречать души, и деяния их при жизни оценивать, кого — в Хел, кого — на ярмарку, или в таверну!..

— По-моему, это справедливо, — торжественно проговорила богиня.

Первое пленарное заседание совета богов Эзира, посвященное новому мироустройству, затянулось до утра.

Закончили драться в холле тени павших героев.

Доели оленину, за ней — баранину, пирожки, холодец, квас, селедку, соленые огурцы, молоко и варенье.

Зарозовел горизонт.

И только когда из зала снова донесся первый звон стали о чью-то голову, усталые, сонные[79], но донельзя довольные предстоящими великими свершениями смертные и бессмертные поднялись из-за обеденного стола, успевшего за ночь побывать еще и письменным и штабным, и принялись прощаться.

Одна за другой уносились от дверей Старкада золоченые кареты, чистокровные скакуны, серебряные ладьи…

Когда ожидать замешкавшуюся где-то коляску осталась одна Аос, Олаф, набравшись вдруг смелости, подошел к Мьёлниру и умоляюще заглянул ему в глаза.

— Ты… не мог бы… сделать так, чтобы она… чтобы Аос?.. Пожалуйста… Ну, чтобы она была… как бы это сказать…

— Я? — испуганно глянул на отряга бог. — Это к Нолле, скорее…

— Я спрашивал, она не может… — залился всеми оттенками алого рыжий парень. — А у тебя ведь кольцо…

— Кольцо?.. — задумался Громовержец. — Хм… кольцо…

— А ты сам попробуй, внучок, — раздался вдруг у Олафа за спиной скрипучий голос Волупты, и все оглянулись. — Ты ведь к ней, вижу я, неровно дышишь?

Волны жара стали исходить от моментально вспотевшего кородевича, как от перетопленной лукоморской печки.

— Вот и дерзай, — ободряюще улыбнулась и подмигнула старушка. — Если уж ты не сможешь — не получится ни у кого. Дай ему кольцо, Мьёлнир. Пусть идет.

Убедившись, что Граупнер надежно застрял в районе второй фаланги мизинца, пылающий и покачивающийся, будто пьяный, влюбленный подошел к богине красоты, застывшей в ожидании безответственного средства передвижения, запропастившегося где-то, и заговорил.

— Я… я хочу рассказать, какой тебя всегда представлял…

Аос болезненно сжалась.

— А, может, не надо?.. В такой день…

— Надо, Аос. Надо, — ободряюще кивнула Фригг.

— Я представлял… — не дрогнув и не слыша ничего, кроме своего срывающегося то на бас, то на сип голоса, продложил сын конунга, словно в омут с головой кинулся, — что глаза у тебя… глаза… как… глаза. Большие. Голубые. И ресницы вокруг… длинные… рыжие… густые… А брови твои… тоже рыжие… и тоже густые… полукругом так выгнутые… Ну, пониже лба… то есть… ну, где у людей… растут… Нос у тебя… приблизительно как у… у Серафимы, предположим… только в конопушках… И щеки все тоже… Кожа у тебя белая, теплая, а по ней — веснушки, веснушки, веснушки… Знаешь, как красиво!.. Уши у тебя… ну, если честно, про уши я… как-то никогда… не думал… Уши как уши…. Как у всех девушек… Не торчат — и ладно. Губы — розовые такие… теплые… Зубы тоже обыкновенные… белые… все на месте… Руки у тебя сильные, чтобы хоть кожи мять, хоть сеть на берег вытащить, хоть мужа по башке скалкой огреть, если на другую заглядываться станет… А волосы… нет, ты не подумай, я тебя обидеть не хочу, золотые волосы — тоже симпатично, но настоящие — мягче… Их погладить можно… Заплести… Волосы твои обязательно должны быть длинные, рыжие, и в косе. А коса — с руку мою толщиной. И бантик на ней. Розовый… А еще… еще… еще…

В поиске предательски закончившихся вдруг в самый ответственный момент слов сын конунга сбился, стушевался и скис.

— Я не знаю, что еще… — беспомощно вздохнул и развел он руками, едва не выронив в дверь и по склону горы Граупнер. — Я… говорить красиво никогда не умел… Извини, если не получилось… но я как лучше хотел…

— А лучше и не надо… — почувствовал он на губах прикосновение губ.

Теплых, розовых.

Как у всех.

— Аос!!!

Олаф распахнул широко глаза, и глянула на него красавица из раскрасавиц: глаза голубые, на носу — конопушки, зубы белые и все на месте, в рыжей косе — розовый бант, в руке — скалка.

А что еще для счастья влюбленному надо?

Хватая воздух ртом, стоял сын конунга, и молчал, как истукан.

Чувствуя, что парня надо срочно спасать, Иванушка, как более опытный и старший товарищ, быстро подскочил и торопливо зашептал что-то другу на ухо.

— Давай!!! — яростно ткнул царевич отряга в бок и отступил на шаг — вроде, он тут и ни при чем.

— А-а-а… Э-э-э… — для разминки промычал королевич.

— Давай, давай!!! — дружно скандировали уже все зрители.

— А-а-а…

— Давай, давай, давай!!!..

— А-а-а-а… что ты делаешь… сегодня утром?.. — выдавил, наконец, горящий всеми красками смущения и любви Олаф. — Д-давай… п-погуляем… к-куда-нибудь…

— А ты песни про любовь какие-нибудь знаешь? — строго поинтересовалась богиня.

— Н-нет…

— А стихи?

— Н-нет…

— А сам сочинять пробовал?

— Н-нет… — чувствуя, что короткая его жизнь закончивается, не успев толком начаться, признался убито отряг.