Падение Римской империи - Питер Хизер

Сходные события разворачивались в Испании. Значительному облегчению ситуации способствовало удаление отсюда вандалов и аланов; лишь свевы оставались здесь во множестве на северо-западе. Там, где, как пишет Меробавд, прежде «ничто более не находилось под нашей властью… воинственный мститель [Аэций] открыл занятую [прежде] дорогу; изгнал мародеров» — на самом деле они покинули Африку по собственной воле — «и отвоевал загражденные прежде дороги, и возвратил людей в покинутые ими города». Некоторые из местных жителей, в особенности хронист-епископ Гидаций, хотели, чтобы Аэций спустился с Пиренеев во главе армии, но тот, по-видимому, оказал помощь в основном в форме дипломатического давления. Вскоре свевы и коренное население Галлеции урегулировали отношения между собой, достигнув своего рода компромисса, и в провинциях, оставленных Гейзерихом, вновь восстановилось некое подобие порядка.

Достижения Аэция в течение 430-х гг. поражают. Франки и алеманны оказались оттеснены за Рейн, бургунды и багауды повсеместно усмирены; Аэций не дал осуществиться намерениям вестготов; большая часть Испании вновь перешла под контроль империи. Не случайно во мнении Константинополя Аэций был последним истинным римлянином Западной империи{303}.

Но как раз в тот момент, когда Меробавд ставил последнюю точку в последнем из своих сочинений во славу Аэция, а сам Аэций собирался отправить столь верно служившие ему доспехи в чистку, на горизонте вновь показалась грозовая туча. В октябре 439 г., по прошествии четырех с половиной лет мирной жизни, силы Гейзериха вырвались из своей резервации в Мавритании и вторглись в богатейшие провинции Северной Африки. Но это не стало для них легкой прогулкой. Им пришлось с боями прокладывать себе путь в Карфаген; как сказано в речи, созданной сразу по прошествии этих событий, «где Африка, та, что была для всего мира словно сад наслаждений?.. Не наказан ли наш город [Карфаген] за то, что он не пожелал извлечь урок из наказания, понесенного другими провинциями? Не осталось никого, чтобы похоронить мертвецов; ужасная смерть осквернила все улицы и здания, весь город. И подумайте, о каком зле мы ведем речь! Матери семейств уведены в плен; беременные женщины перебиты… дети исторгнуты из рук кормилиц и брошены умирать на улице… Нечестивые власти варваров дошли до того, что потребовали, чтобы женщины, некогда владевшие множеством рабов, были унижены настолько, что стали служанками варваров… Всякий день до наших ушей доходят вопли тех, кто при их натиске лишился мужа или отца» (Quodvultdeus. II. 5).

Хотя этот отрывок представляет собой скорее морализаторскую риторику, нежели непосредственное описание событий, тем не менее в нем достоверно воссоздана картина разрушений, о которых сообщают другие римские источники. Ни один удар не наносил империи такого урона. В один миг Гейзерих вырвал из-под контроля Аэция богатейшие провинции Западной Римской империи, что грозило финансовым кризисом. Как власти могли допустить это? Вероятно, из-за того, что четыре с половиной года царил относительный мир, люди, думая, что Гейзерих собирается и дальше соблюдать условия договора 435 гг., утратили бдительность. Я подозреваю, что из-за нестабильности в других областях империи держать войска в Карфагене, руководствуясь принципом «а что, если?..», было просто невыгодно. В частности, война против вестготов, закончившаяся как раз перед тем, как Гейзерих нанес свой удар, потребовала участия буквально всех и каждого, кто был способен носить оружие. Поэтому в ситуации, когда гарнизон Карфагена оказался ослаблен до минимума, хитрый вандал получил все карты в руки.

Но осенью 439 г. римлянам было не до взаимных обвинений и тем более не до учреждения комиссий по расследованию случившегося. Нужно было решительно действовать, чтобы вернуть Карфаген и его провинции под контроль Рима. Примерно в это время в небольшом стихотворении, написанном ко дню рождения сына Аэция, Гауденция (ему исполнялся год), Меробавд замечает, что «пламенный вождь» римлян «заслужил отдых» и может на один день передать свой жезл Гауденцию{304}. Но в тот момент это было невозможно — и Аэций вновь не уклонился от выполнения своего долга. Ряд законов, изданных от имени Валентиниана III весной 440 г., свидетельствует об ощущении близости кризиса. 3 марта восточным торговцам были дарованы особые привилегии, дабы гарантировать поставки продовольствия в Рим: тот факт, что подвоз зерна из Африки прекратился, беспокоил Аэция не в последнюю очередь. Тот же закон предписывал принять меры по приведению в порядок римских оборонительных сооружений и убедиться, что каждый знает, в чем состоят его обязанности в вопросах охраны города. 20 марта другой закон возвещал о начале мобилизации и грозил строжайшими наказаниями тем, кто будет укрывать у себя дезертиров (Nov. Val. 5.1, 6.1). Третий закон — от 24 июня — дозволял людям носить оружие, «поскольку неясно, учитывая летние возможности для мореплавания, к каким берегам могут пристать вражеские корабли».

Однако эти меры носили частный характер и предназначались для того, чтобы предотвратить набеги вандалов, начавшиеся, как и следовало предположить, когда открылась навигация. В частности, Гейзерих предпринял ряд нападений на Сицилию; так, он осадил главную военно-морскую базу острова в Панорме; осада продолжалась больше месяца. Аэций, однако, мыслил шире. Указания на его планы по восстановлению ситуации различимы в законе от 24 июня: несмотря на все насущные проблемы, в нем выражалась уверенность в том, что «армия непобедимейшего императора [Восточной империи] Феодосия, Отца нашего, вскоре явится и… Мы верим, что Доблестнейший Патриций Аэций вскоре прибудет сюда с большими силами» (Nov. Val. 9). Аэций находился за пределами Италии, собирая все доступные ему силы, но ключом к успеху, учитывая сокращение ресурсов Западной империи с 406 г., должны были стать переговоры с Константинополем о помощи. И здесь вновь проявилась мудрость Аэция, который не пытался добиться пурпура для самого себя.

В конце 440 г., когда погода испортилась и вандалам пришлось вернуться в Карфаген, на Сицилии начала собираться объединенная имперская армия: 1100 кораблей для перевозки людей, лошадей и провианта. «Большие силы» Аэция прибыли на остров, и здесь к ним присоединились значительные по численности экспедиционные части с востока. Количественные данные относительно римских войск отсутствуют в источниках, но такого множества судов было достаточно, чтобы перевезти несколько десятков тысяч человек. О величине восточной армии можно также судить по тому факту, что командование ею разделили между собой пять военачальников: Ареовинд, Ансила, Иновинд, Аринфей и Герман. Пентадий, везучий чиновник из Константинополя, ответственный за снабжение, впоследствии получил повышение в награду зато, что сумел одолеть кошмарные трудности, связанные с отправкой экспедиции{305}. Все было подготовлено для контрудара, в результате которого Карфаген должен был вернуться под власть Рима. Конец марта, когда можно было возобновить мореплавание между Италией и Северной Африкой после обычного зимнего перерыва, должен был стать свидетелем величайшего триумфа Аэция. Но армада так и не отплыла, западные и восточные войска вернулись на свои базы, и множество сил администраторов оказалось потрачено впустую.

Причины и следствия

Почему же объединенные экспедиционные силы так и не тронулись в путь? Подсказка для ответа на этот вопрос содержится в панегирике Меробавда, написанном в ознаменование второго консульства Аэция в 443 г. После того как Меробавд перечисляет старые победы Аэция 430-х гг., а затем обсуждает его качества как руководителя в мирное время, его тон внезапно меняется. Он обращается к образу Беллоны, богини войны, сожалеющей о временах мира и изобилия, наступивших благодаря Аэцию:

«Меня презрели. Итак, все уважение к моему царству прекратилось из-за бед, которые следовали одна за другой [имеются в виду победы Аэция и мир с вандалами]. Я изгнана из волн [морских] и не могу властвовать на земле»{306}.

Но, будучи уважающей себя богиней войны, она не собирается мириться с таким положением дел и отправляется на поиски Энио, своей давней союзницы:

«Сидя здесь на выступающем утесе, жестокая Энио затаила свое безумие, обращенная в бегство из-за длительного мира. Она была несчастна, ибо мир был свободен от несчастий. Она стонет в печали, глядя на радость [других]. Ее уродливое лицо покрыто отвратительной грязью, а одежда до сих пор выпачкана засохшей кровью. Ее колесница перевернулась, а упряжь повисла без движения. Перья на ее шлеме поникли».

Затем Беллона побуждает Энио возвратить «безумие» войны, и панегирик заканчивается тем, что все призывают Аэция к тому, чтобы он занял свое обычное место во главе римских армий: