История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей - Иштван Фекете

И если бы кто-нибудь из них спросил у него: «Что с тобой, сынок?» — он наверняка бы неопределенно промычал в ответ: «Я и сам не знаю…»

Не станет же он «принимать близко к сердцу» вчерашние восторги отца.

— Илонка, Миши! Ура! Я сдал экзамены! — воскликнул он и обнял и расцеловал маму и его. И поскольку отец человек энергичный, горячий, он тут же продолжил: — На будущий год поступаю в университет и обязательно окончу, чего бы мне это ни стоило! Буду инженером! Вот так!

Мама нежно поцеловала отца в лоб и погладила по лысеющей голове:

— Эх ты, неужто и впрямь на старости лет задумал учиться? Разве мало тебе техникума? Каждый вечер придется до полуночи корпеть за книгами… — И она обернулась к нему: — Видишь, Миши, отец обскакал тебя в учебе.

Что верно, то верно: отец сдал экзамены с похвальной грамотой… А он, скорей всего, провалится по географии. Но что он мог сказать ей? Ответить грубостью, вроде «хватит баланду травить, маман», не осмелился. Нет, он не боялся, что его выпорют. До сих пор его даже пальцем никогда не тронули. Но зато как он посмотрел! Испепеляюще!

— Завтра кутнем на всю катушку, — засмеялся отец. — Как только вернемся с завода, все втроем сходим в кино, а потом в кондитерскую… или, как думаешь, Илонка, может, поужинаем в ресторане… и отметим мои успехи на экзаменах.

— Наконец-то проведем весь вечер вместе, — растрогалась мама, — всей семьей, это так редко удается теперь.

— Все для вас стараюсь, — сказал отец. — Надеюсь, оцените…

…Миши расхаживал в пустой квартире. Затем на некоторое время опять забрался под одеяло.

«Как хорошо, что промолчал, — подумал он. — Если бы узнали, что занятий в школе не будет, столько наставлений пришлось бы выслушать! „Не забудь пообедать, сынок, я приготовлю все, сынок, сделай то, сделай это, сынок“, — твердила бы маман, а папа завел бы свою старую волынку: „Используй каждую свободную минуту, учись…“ Бесполезная болтовня. По крайней мере, сегодня у меня по-настоящему свободный день, — решил он. — Пойду на площадь и проболтаюсь там до самого вечера».

И вдруг он вспомнил, о чем шептались мать с отцом. Ночью его разбудил их шепот, и он хорошо слышал каждое слово:

— Боюсь я за нашего сына. Мы мало бываем с ним. Совсем он отбился от рук.

— Тебе во всем мерещатся ужасы, — сквозь сон проворчал отец. — Меня мать отдала в приют и месяцами не заглядывала туда. Тем не менее я целовал ей руки, когда она навещала меня.

— Ты заметил, мы звали его в кино, а он только пожал плечами. Ничуть не обрадовался.

— Он уже не маленький. Во всяком случае, не такой несмышленыш, чтобы совсем не понимать своих родителей.

Вот что он услышал ночью. «Дрянь дела», — подумал он тогда и уснул. Теперь повторил то же самое: «Дрянь дела»…

Взгляд его остановился на люстре, которую отец соорудил из алюминиевого обруча и пяти электрических лампочек. Красивая люстра, в стиле «модерн». Вокруг средней лампочки кружились три маленькие комнатные мушки. Миши следил за ними и вполголоса проговорил:

— Подумаешь, бахвалится своими экзаменами!

Прошло всего часа полтора, как они ушли из дому. Отец, задержавшись в дверях, сказал:

— Миши, смотри, чтоб вовремя быть дома. Не шляйся… Не забудь… вечером мы идем в кино, — и подмигнул ему.

…Миши окончательно встал и прямо с постели, в пижаме, побрел на кухню. Бухнулся на один из стульчиков и со скучающим видом выпил молоко, которое оставила для него мать. Но рожок не стал намазывать маслом, а жевал прямо так, всухую. Обкусал так, что из него получился пистолет, и принялся целиться из него по-ковбойски, «стрелял» направо и налево, но кольт из обкусанного рожка решительно отказывался издавать громоподобные выстрелы, и тогда он съел его.

Вдруг его осенила новая идея, как можно убить этот свободный день. Сегодня Мочок будет впервые запускать во дворе свою модель с бензиновым моторчиком, если поторопиться, то можно успеть и на станцию пригородных поездов, где собираются туристы; наконец, можно сходить к Шаму, он обещал ему помочь по географии, и в шахматы с ним поиграли бы. И домой он успеет вернуться к тому времени, когда отец и мать придут с завода…

— Дрянь дела, — вдруг произнес он и наигранно-небрежным жестом принялся стряхивать с пижамы несуществующие пылинки.

Включил радио, повернул ручку до отказа: пусть соседи бесятся от злости. Затем разыскал старый резиновый мяч и стал «забивать голы». Рано или поздно он все равно станет знаменитым форвардом, и тогда плевать ему на географию, на всякие нотации, на все.

Мяч, ударившись в потолок, упал на стул, на котором обычно сидит отец.

— «Меня мать отдала в приют»… Ой, держите меня, я падаю! — ухмыльнулся Миши. Вдруг он начал суетливо одеваться; умываться, разумеется, не стал, отыскал в грязном белье свою любимую рубашку в клетку, хотя мать приготовила ему утром белую. Рубашка, правда, грязная и вся измята, но зато «форсистее». И к ней больше подходят узкие и длинные стильные брюки. Одну штанину у них ему на днях разорвали на площади, но он нарочно наденет их, назло им. Мама уже привела их в порядок, зашила, отутюжила. Брюки стали как новые, словно только что сшиты.

Миши скорчил гримасу.

— «Боюсь я за нашего сына»… Ой, держите, падаю!

Бог ты мой, если бы Карузо узнал, как над ним, Миши, дрожат родители, то наверняка высмеял бы! Карузо не миндальничает, ему никто не читает нотаций!

Карузо…

Миши сунул руку в карман. У него оказалось девять форинтов и двадцать филлеров наличными. Решил купить на них пачку «Кошута», сегодня он будет «верховодить» на площади. Уже совсем было собрался уходить, но неожиданно застыл посередине комнаты. Долго, пытливо смотрел на мух, вившихся вокруг люстры. Странные все же они создания. То долго парят на одном месте, то стремительно разлетаются в разные стороны, чтобы в следующее мгновение пуститься в головокружительный хоровод. То сделают сальто, то падают штопором, то летят правильным строем, не хуже настоящих самолетов.

В голове у Миши мелькнула мысль. «Завалюсь по географии». Но он отогнал ее и снова принялся созерцать мушиный хоровод.

…И вот он на площади, в кармане ключ от квартиры и пачка сигарет. До вечера еще далеко, но уже близится время, когда площадью завладеет Карузо с ребятами постарше. Поэтому он сел на скамейку, небрежно закинул ногу на ногу и осмотрелся.

Площадь. Засыпанная галькой дорожка, травка, цветы, деревья и скамейки с красными спинками. Сейчас мамаши как раз вывозят своих малышей загорать. Хромоногие пенсионеры сидят здесь, пожалуй, с самого утра в тени на скамейках и, что-то бормоча и кивая головами, обсуждают житейские дела. Миши кажется, что он даже слышит их скрипучие голоса:

«Эх, вот в наше время… Глаза бы не глядели на нынешнюю молодежь…»

И вот заведут бесконечную пластинку про нынешнюю молодежь. А отец рос в приюте. И обогнал его в учебе. Вдруг ему словно сжало горло, и откуда-то из глубины всплыли воспоминания о том, что стало уже забываться: мать проверяет уроки, отец сначала объясняет ему, затем садится за свои книги, одно время для него приглашали даже репетитора, жалкого Палфаи… Но теперь все по-другому. Он стал таким же, как Карузо. Никому нет никакого дела до него!

Вынул из кармана сигарету, посмотрел, не курит ли кто поблизости, чтобы прикурить.

— Разрешите, — пробормотал он, сжимая между пальцами сигарету.

— Полюбуйтесь-ка! — услышал он насмешливый старческий голос. — А не рановато ли, молодой человек? Сколько же тебе лет? Двенадцать, а… В мое время, старина, тебе так бы дали прикурить, что ты век бы помнил. Ну да что там говорить! — Щелкнула зажигалка, на кончике сигареты затеплился огонек. — Так сколько же тебе лет?

— Не ваше дело! — сквозь зубы процедил Миши и круто повернулся на каблуках.

В такую пору площадь безраздельно принадлежит ему. Он чувствует себя как кум королю. Подсознательно повторяет все выходки и замашки Карузо и других ребят. Не спеша, насвистывая, прогуливается разболтанной походкой по аллее с дымящейся сигаретой в руке, а сам все время думает о Карузо, об этом вихрастом рослом парне, «отъявленном хулигане», который уже «зашибает» деньгу и ухаживает за девушками.

Вот именно, «зашибает» не так, как его «старик», который годами ишачит на заводе и ничего, кроме мозолей не нажил, а легко, что называется, на ходу подметки рвет. Плевать ему на то, что в Горгазе сказали: «Прогулы нигде не оплачивают».

— Ерунда, — рассказывал на днях Карузо. — Я говорю: давайте, мастер, мою трудовую книжку. Перехожу грузчиком в транспортное управление, папаша! «Левый» рейс — и куш в кармане…

Новые воспоминания заставили Миши даже дрогнуть. Прошлый раз большие ребята рассказывали, что Карузо и его «банда» обчистили вагон на станции.