Сады диссидентов - Джонатан Литэм

А потому Серджиус решил стать не только хорошим гитаристом, но еще и самым праведным из “друзей”. Так сказать, квакером-вундеркиндом – ведь он жил в среде, где было с кем посоревноваться на этом поприще. Молитвенное собрание по воскресеньям считалось факультативным – тогда, быть может, дети, которые уезжали на выходные домой, не чувствовали, будто что-то пропускают, – но все равно на собрание приходили десятки учеников, чтобы позаниматься в тишине чем-нибудь, ощутить себя соучастниками общего действа, но ни в коем случае не для насмешек. Некоторые ребятишки даже поднимались с места, чтобы засвидетельствовать, что ощутили в себе Свет. А вот утренние собрания перед уроками были обязательными, а потому на них приходило гораздо больше народу; многие ученики Пендл-Эйкр использовали это время для того, чтобы быстро выполнить домашнее задание, которое поленились сделать накануне вечером. И при каждой возможности – и утром в будни, и по воскресеньям, мальчик-сирота, усыновленный всем Пендл-Эйкром, с яростной решимостью бросался навстречу Свету, и не было в квакерской общине никого, кто хоть раз сказал бы ему, что он делает это неправильно. По логике квакерского учения – по крайней мере, каким оно виделось ему вначале в воскресной школе на Пятнадцатой улице, а потом в пересказе Харриса Мерфи, – делать это неправильно было просто невозможно.

А может быть, все-таки был один неправильный способ. Примерно через месяц после гибели родителей Серджиус ненароком нарушил Заповедь об умеренности. Это произошло из-за того, что Мерфи дал ему почитать одну книжку – не то чтобы квакерскую, нет, хотя в ней и проглядывался типично квакерский интерес к темнокожим народам и их исконным традициям. Книжка называлась “День мертвецов: мексиканские мифы и народные сказания”. Быть может, желая как-то компенсировать некоторую скудость квакерских представлений о загробной жизни, Мерфи вручил несчастному ребенку эту книжку, которая кишела всякими веселыми скелетами, добродушными привидениями и предками-зомби, которых зачастую зря боялись, потому что ничего плохого они не замышляли. Эти живые трупы из мексиканских преданий обладали утешительно люмпенской наружностью и разгуливали по какому-то забавному пыльному миру, не слишком-то отличавшемуся от того мира, где они крестьянствовали или торговали в лавке до того, как оказались в сырой земле. Кроме того, эта книжка как бы напоминала Серджиусу: Твои родители пропали к югу от границы – они умерли в краю, где говорят по-испански. Так что, может быть, эта книжка должна была ответить на вопрос, где же именно их настигла смерть.

Несколько недель Серджиус повсюду таскал с собой эту книжку, будто нового “Фердинанда”. Особенно ему полюбилось сказание о некоем Педро, старший брат которого свалился со стремянки и умер. По просьбе этого старшего брата, над его могилой в землю вкопали какой-то дымоход или говорящую трубу, так чтобы через нее передавать вести из другого мира. И вот Педро стал исправно ходить на кладбище. Он каждый день общался через трубу с покойным братом и беседовал с ним о всяких приземленных, будничных делах: о земляных червях, об урожае, о видах на дождь и о том, как странно вышло с той самой стремянкой, с которой свалился брат. Ее пришлось продать из-за войны, а брату повезло избежать войны благодаря смерти, а теперь вот и самого Педро судьба пощадила, ибо местный закон гласил: семью нельзя лишать обоих сыновей.

Три недели подряд Серджиус приносил с собой ту мексиканскую книжку на воскресные собрания, а однажды, после привычного молчания и пары спонтанных выступлений – учителя и ученика постарше, – он вдруг встал, прокашлялся и прочитал вслух тот рассказ про Педро и могилу его брата. Он как бы хотел сказать этим выступлением: Поглядите, все хорошо. Умершие по-прежнему рядом с нами. И со мной тоже все хорошо. Не надо все время показывать мне, как вы меня жалеете.

В первый день, после того как он прочитал этот рассказ молчаливым слушателям, они, в порыве благодарности, чуть не задушили его. Конечно, такой способ поведать о нахлынувшем откровении здесь не принят, но чтобы восьмилетний малыш, да еще оказавшийся в таком непростом положении, вообще сумел это сделать, – что-то неслыханное, браво! Мерфи отвел его в сторонку, пожал ему руку – хотя от него-то, пожалуй, еще можно было этого ожидать, но затем стали подходить почти незнакомые учителя, и даже сам директор, и две школьницы постарше. Словом, Серджиус в одночасье стал чуть ли не звездой – священным образцом идеала, к которому и стремилось такое заведение, как Пендл-Эйкр.

А потому в следующее воскресенье Серджиус снова прочитал тот рассказ.

В этот раз на его чтение откликнулись уже не столь многие и не с таким энтузиазмом. Мерфи просто похлопал его по спине и предложил поупражняться на гитаре. Ну, к чему требовать новых благодарностей? Похоже, Серджиус уже не казался какой-то новинкой или диковинкой, в нем начали видеть постоянное вместилище Света. Рассказ про Педро, прочитанный вслух во второй раз, нисколько не потерял своей глубины, не утратил он ее и за те десятки раз, что Серджиус читал его про себя. Напротив, смысл его как будто расширялся. Смерть – сущий пустяк! И пусть все поймут это так же ясно, как понял он.

Когда Серджиус принялся читать рассказ третье воскресенье подряд, директор пригласил его на небольшую прогулку и дал ему кое-какие дружеские (в смысле – квакерские) советы, порекомендовав “умеренность во всем”.

В тот же день Серджиус зашел к Мерфи – вернуть книжку с мексиканскими мифами.

– Можешь оставить ее себе, Серджиус.

– Она мне больше не нужна.

– Ты уверен?

Серджиус бросил книжку на диван Мерфи. Внезапно он почувствовал отвращение к ней. Ни один ребенок не подтрунивал над ним на собрании, а ведь он прекрасно знал, что все подтрунивали друг над другом всякий раз, когда кто-нибудь публично выступал, идя навстречу ненавязчивым ожиданиям наставников. Ни один школьник не указал Серджиусу на то, что ведь он-то не может поговорить со своими родителями через такую трубу в земле, через какую Педро переговаривался с братом. Никто не критиковал его, даже директор, а потому-то Серджиус с запозданием понял, что на самом деле все его жалеют, где бы он ни появлялся. Выходит, его просто околпачила эта мексиканская книжка, а может быть даже, его околпачил сам Мерфи.

– Я хочу, чтобы их убийцы тоже умерли.

– Понимаю, – осторожно сказал Мерфи.

– Я сам хочу их убить.

Серджиус говорил из-под горячей маски слез, но это была именно маска: он понял это, только когда ощутил вкус соплей. Он чувствовал: будь у него ружье, он выстрелил бы в Мерфи – и не в последнюю очередь из-за того, что тот успел внушить ему квакерский стыд за собственную жажду насилия. И то, что книжка мягко плюхнулась на диванные подушки, и то, что люди, убившие Томми и Мирьям, спрятались где-то в непостижимой дали, и то, что его собственная душа убийцы обреталась в теле восьмилетнего ребенка, – все это нисколько не умеряло его ярости. Все это лишь обостряло ее.

Мерфи, видя, что происходит, похоже, почувствовал, что ему предстоит испытание.

– Война Агнца, – сказал он.

– Что это?

– Знаешь что? Садись-ка, я тебе прочту кое-что.

Мерфи всегда с молниеносной быстротой находил болеутоляющие средства: и вот, не успел Серджиус и моргнуть, перед ним уже оказалась тарелка с хрустящим печеньем и стакан молока. Неужели он держал все наготове? Мерфи сразу же нашел нужное место в книге, которую он снял с полки, – как будто и это чтение он заранее приготовил для Серджиуса, предвидя, что оно понадобится. Шторы в полуподвальной квартире были уже задернуты, так что никто другой из любимцев Мерфи не должен был заглядывать или стучаться в его низкие окна.

– “Бог выпустил созданную Им тварь, и та перестала слушаться и служить Ему. И теперь тварь использует творение против творца. Теперь против этого злого семени и воюет агнец, дабы отомстить врагам своим”. Это про тебя, Серджиус. Война Агнца – вот война, которую ту ведешь.

– А… кто это написал? Джордж Фокс? – Серджиус ни разу раньше не слышал, чтобы Мерфи произносил слово “злой”. Или слово “мстить”.

– Нет. Это другой старинный квакер – Джеймс Нейлер, я раньше о нем не упоминал. Нейлер вначале был солдатом и довольно-таки раздражительным человеком, а потом, когда познакомился с Фоксом и начал разъезжать по Англии и рассказывать о Свете, его схватили, бросили в тюрьму и прижгли ему язык каленым железом. Но слушай дальше: “Так как агнец воюет не против людей как личностей, то и его оружие неосязаемо, оно безвредно для любых созданий; ибо агнец не стремится губить людские жизни… Его броня – Свет, его щит – вера и терпение… Так действует он по справедливости и в праведности, воюя с врагами, но не пуская в ход кнуты и тюрьмы, пытки и муки, не терзая тела живых созданий, а воюя словом истины, верша суд над головою змеи и осеняя собственную голову любовью…”