Наталья Гончарова - Вадим Старк

Это стихотворение Пушкин напечатал дважды — в 1834 году в «Библиотеке для чтения» и в 1835-м в четвертой части «Стихотворений Александра Пушкина». Однако в обоих случаях Пушкин не указал дату создания, а озаглавил стихотворение так, чтобы читатель никак не связал его с именем Завадовской, а решил, что оно посвящено Наталье Николаевне: «В альбом г****». В авторизованной копии 1836 года Пушкин исправил заголовок «В альбом графине Г****» на «В альбом р****», устранив из него титул, которого не имела Гончарова, а затем надписал нейтральное «Красавица». Такая своеобразная мистификация, в своем роде единственная в творчестве Пушкина, демонстрирует тактичность по отношению к жене. Имя адресата было раскрыто значительно позднее по принадлежности альбома.

К лету 1833 года, когда из-за очередной беременности выезжать Наталье Николаевне было уже невозможно, Вяземский заметил, пусть и невинное, ухаживание Пушкина за Амалией Крюднер, внебрачной дочерью баварского посланника в Петербурге Максимилиана Лерхенфельда. Совсем юной она была выдана за барона Александра Сергеевича Крюднера, первого секретаря русского посольства в Мюнхене. Она приехала из Мюнхена и показалась впервые на вечере у Бобринских, о чем Вяземский сообщил жене: «Была тут приезжая Саксонка, очень мила, молода, бела, стыдлива». На вечере у Фикельмонов 24 июля 1833 года Вяземский обратил внимание на то, как Пушкин действовал в соответствии со своими же словами: «Лишь юности и красоты / Поклонником быть должен гений», о чем и написал своей жене: «Вчера был вечер у Фикельмона вместо пятницы, потому что в субботу большой парад на заключение в Красном Селе. Вчера было довольно вяло. Один Пушкин palpitait de l’intérêt du moment[96], краснея взглядывал на Крюднершу и несколько увиваясь вокруг нее». Спустя несколько дней, 29 июля, Вяземский в очередном письме княгине Вере Федоровне вновь поминает Амалию Крюднер: «Вчера Крюднерша была очень мила, бела, плечиста. Весь вечер пела с Вьельгорским немецкие штучки. Голос ее очень хороший». К более позднему времени относится случай, когда Наталья Николаевна уехала с бала, на котором, как ей показалось, муж ухаживал за Крюднер. Заметив ее отсутствие, он вернулся домой, где в ответ на свое недоумение получил пощечину, о чем, смеясь, рассказывал Вяземскому, прибавляя, что «у его мадонны рука тяжеленька».

Пушкин, отправившийся в конце лета собирать материал о пугачевщине, 2 сентября 1833 года написал жене сразу два письма, одно за другим. Второе наполовину посвящено дорожному приключению сразу с двумя дамами, которым он оказал свое покровительство: «Ух, женка, страшно! теперь следует важное признанье. Сказать ли тебе словечко, утерпит ли твое сердечко? Я нарочно тянул письмо рассказами о московских обедах, чтоб как можно позже дойти до сего рокового места; ну, так уж и быть, узнай, что на второй станции, где не давали мне лошадей, встретил я некоторую городничиху, едущую с теткой из Москвы к мужу и обижаемую на всех станциях. Она приняла меня [за смотрителя][97] весьма дурно и нараспев начала меня усовещевать и уговаривать: как вам не стыдно? на что это похоже? Две тройки стоят на конюшне, а вы мне ни одной со вчерашнего дня не даете. — Право? сказал я и пошел взять эти тройки для себя. Городничиха, видя, что я не смотритель, очень смутилась, начала извиняться и так меня тронула, что я уступил ей одну тройку, на которую имела она всевозможные права, а сам нанял себе другую, т. е. третью, и уехал. Ты подумаешь: ну, это еще не беда. Постой, женка, еще не всё. Городничиха и тетка так были восхищены моим рыцарским поступком, что решились от меня не отставать и путешествовать под моим покровительством, на что я великодушно и согласился. Таким образом и доехали мы почти до самого Нижнего — они отстали за 3 или 4 станции — и я теперь свободен и одинок. Ты спросишь меня: хороша ли городничиха? Вот то-то что не хороша, ангел мой Таша, о том-то я и горюю. — Уф! кончил. Отпусти и помилуй. Сегодня был я у губернатора ген. Бутурлина. Он и жена его приняли меня очень мило и ласково; он уговорил меня обедать завтра у него. Ярмарка кончилась — я ходил по опустелым лавкам. Они сделали на меня впечатление бального разъезда, когда карета Гончаровых уж уехала. Ты видишь, что несмотря на городничиху и ее тетку — я всё еще люблю Гончарову Наташу, которую заочно целую куда ни попало. Addio mia bella, idol mio, mio bel tesoro, quando mai ti revedro…[98]»

Наступавший сезон 1833 года для Натальи Николаевны обещал быть хорошим: она впервые встречала его небеременной и могла танцевать вволю. Это как раз и беспокоило Пушкина, находившегося от нее за сотни верст. Наталья Николаевна, как видно, не называла в письмах имени своего нового поклонника, но, пожалуй, только об одном из них могла идти речь — о Николае Александровиче Огареве, бывшем на год старше Натальи Николаевны, выпускнике Пажеского корпуса, подпоручике гвардейской конной артиллерии, сделавшем впоследствии значительную карьеру: он получил чин генерал-лейтенанта и служил генерал-адъютантом. Он, по выражению А. О. Смирновой, «строил куры» не одной Наталье Николаевне, но и ее тезке, фрейлине Наталье Николаевне Бороздиной, «которая презирала его за низкопоклонство». Она описала Огарева, развлекавшего гостей великой княгини Ольги Николаевны в присутствии императора: «После Огарев вздумал позабавить нас представлением: нарядился в тюрбан, стоял в дверях, напялил юбчонку, на руки чулки и башмаки и танцовал руками по столу, а Константин Николаевич голыми руками делал за него жесты. Оно точно было смешно, но довольно странно: не так забавлялись при Екатерине».

От письма к письму Пушкин наставляет жену, так что слово «искокетничалась» в разных вариациях повторяется в каждом из них. Так, 30 октября он, в очередной раз предостерегая жену от кокетства, переходит на литературные примеры, пользуясь притом языком отнюдь не литературным: «Ты кажется не путем искокетничалась. Смотри: не даром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нем толку мало. Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе… (нецензурное слово. — В. С.); есть чему радоваться! Не только тебе, но и Парасковье Петровне (дочери П. А. Вяземского. — В. С.) легко за собою приучить бегать холостых шарамыжников; стоит только разгласить, что-де я большая охотница. Вот вся тайна кокетства. Было бы корыто, а свиньи будут. К чему тебе принимать мужчин, которые за тобою ухаживают? не знаешь, на кого нападешь. Прочти басню А. Измайлова о Фоме и Кузьме. Фома накормил Кузьму икрой и селедкой. Кузьма стал просить пить, а Фома не дал. Кузьма и прибил Фому как каналью. Из этого поэт выводит следующее нравоучение: Красавицы! не кормите селедкой, если не хотите пить давать; не то можете наскочить на Кузьму. Видишь ли? Прошу, чтоб у меня не было этих академических завтраков».