Шпоры на босу ногу - Сергей Булыга

– А я, – скромно сказал сержант, – переходил отдельно, в другом месте.

– Вплавь, что ли? – удивился Войцех.

– Нет. Мы брали мост. Самостоятельно.

– И много было вас?

– Кроме моей еще четыре сабли.

– А сколько было их?

– Рота пехоты. Старой Гвардии.

– Как?! – поразился Войцех. – Это же…

– Но я же вам сказал, – опять же скромно продолжал сержант, – я же сказал: меня отправил маршал к императору. И, значит, никто, даже Старая Гвардия, не имеет права меня останавливать. А если у вас, молодой человек, возникли на сей счет какие-то сомнения, то дама, которую вы ожидаете, с охотой подтвердит мои слова. А, кстати, где она?

Войцех нахмурился, сказал:

– Ну, мало ли. Не собралась еще. На то она, в конце концов, и дама.

Но тут же встал. Сел. Снова встал…

Нет, все же не решился, не пошел, а кликнул Змицера. Явился Змицер. Войцех кивнул ему – и тот опять отправился к Мадам. А Войцех сел. Молчал, поглядывал на дверь, ждал Змицера. Змицер не выходил. И вообще, из-за двери совершенно ничего не было слышно. Войцех нервно огладил усы и спросил:

– Вы, может быть, куда-нибудь торопитесь?

– Я? Нет, – сказал сержант. – А вы?

– Пока что тоже нет.

Вновь помолчали. Подождали. Наконец от Мадам вышел Змицер и начал что-то многословно объяснять… Войцех прервал его и резко возразил. Змицер пожал плечами, вышел в сени. Войцех мрачно сказал:

– Просят еще немного подождать. Как будто бы…

И замолчал. Сержант тоже молчал. Войцех спросил:

– Может, еще вина?

– На ваше усмотрение.

Пан Войцех, видно, усмотрел – и потому налил. И они молча выпили. И, как сразу отметил сержант, вино уже не показалось ему таким гадким, как в прошлый раз. Они еще немного помолчали, Войцех опять усмотрел и кивнул, сержант кивнул в ответ – и они еще раз выпили. Молча, конечно же.

И во всем доме тогда тоже было тихо. Только огонь потрескивал в камине. А Чико будто не дышал. Мадам не появлялась. Сержант повеселел, нет-нет да и поглядывал на Войцеха…

И вот Войцех не выдержал, встал, прошел к бюро у зеркала, открыл его, достал – знал где искать – колоду карт, принес и молча положил на стол, и сел. Колода была запечатана. Войцех молчал и ничего не предлагал – просто смотрел прямо в глаза. Играть хотел. Ну что ж! Сержант взял карты, с треском распечатал, подрезал, начал тасовать, внимательно рассматривать. Раз перебрал колоду, и второй, и третий… Потом резко сложил и тут же сделал длинный веер, припечатал, подрезал – раз и еще раз, – быстро сказал: «Туз пик!», потом бросил на стол, колода громко шлепнулась, крапом, конечно, вверх, и замерла… Нет! Верхняя вдруг р-раз! – перевернулась. И это был туз пик.

Войцех смотрел на карту и молчал. Сержант собрал колоду, стасовал, спросил:

– Теперь какую?

Войцех, подумав, загадал:

– Даму треф.

Сержант глянул на Войцеха, переспросил:

– Червонную?

– Нет! – сказал Войцех. – Треф!

Сержант свел брови. Дама треф! Да это какая-то мистика, подумал сержант, ведь госпожа говорила ему…

Но мало ли что говорила госпожа! И когда это было, и где! А сейчас сержант только кивнул и, глядя в сторону, начал неспешно тасовать колоду – снова, конечно, крапом вверх, – потом резко достал одну из карт, открыл ее…

Она! Дама, конечно же! Треф! Войцех привстал…

А сержант, отложив колоду, стер пот со лба, сказал:

– Печать у них неважная. И крап неровно рубленый. Такие только на пасьянс годятся.

Войцех молчал, смотрел на даму, хмурился… потом сказал:

– В третьем уланском, вахмистр Заремба… так он карты на вес различает.

– Знаю его, – кивнул сержант. – Сильный игрок. Губа вот так рассечена. Звать Михал. Так?

– Да, так.

– И он меня прекрасно знает. При встрече от меня поклон.

– Да, непременно. А вот… – Войцех смутился. – Мой сосед… Наши усадьбы рядом… Пан Петр, вот тоже игрок! Он говорит, ему бывают сны, и снится, что ему придет, и какую карту тогда нужно бить, а какую придерживать. Ну и… Вы, я надеюсь, понимаете?

Сержант кивнул. А Войцех, усмехнувшись, продолжал:

– Да вот, он говорит, беда: нечасто они ему снятся! И если даже снятся, то по одной! Ну, иногда по две. А три карты – это совсем очень редко. Но все равно, даже когда одна, но верная – это немало! И вот, как только он увидит такой сон, так утром сразу едет в город. И там давай тогда играть! И всегда, конечно, выигрывает. Только теперь все про это уже знают. И с ним не садятся. Вот так!

И Войцех замолчал. Сержант тоже молчал. Поглядывал на дверь. Прислушивался. Но у Мадам было совершенно тихо.

Войцех достал часы, откинул крышку, глянул и нахмурился. Закрыл, убрал. Сержант достал свои – швейцарские, посмотрел на стрелки и не понял, что это за время такое. Наверное, стоят или сломались, а это сколько будет ему франков?

Но посчитать он не успел, потому что Войцех уже вновь заговорил – и каким-то очень раздраженным голосом:

– Так вот, пан Петр, он такой игрок! Хотя свой самый сильный ход он давно уже сделал. И до сих пор с него живет! Да уже почти двадцать лет. Вы знаете, о чем это я?

Нет – помотал головой сержант.

– А вам бы нужно знать! – сказал пан Войцех, странно усмехнувшись. – Ну да сейчас узнаете! Так вот, было всё это в недоброй памяти девяносто четвертом году. А начался он может даже еще лучше, чем год нынешний. Тогда вначале поднялась Варшава, там русский гарнизон почти что весь был вырезан, вот как! А после Вильня поднялась, а после уже все! И началось так называемое Рушенне, то есть Движение. И все вступали в это Рушенне, это тогда считалось очень патриотично, и все тогда, как и в этом году, хотели побыстрее стать патриотами. И пришел наш пан Петр, тогда еще совсем молодой, и он тоже вступил в Рушенне, и ему за это дали майора. И он после был под Брестом, там хорошо себя показал, а потом ходил на Жмудь, и там тоже был патриотом. Так прошло то чудесное лето. А потом наступила та проклятая осень и пан Петр пришел под Мацеёвичи. И вот там, под Мацеёвичами, пан Петр и сделал свой самый сильный ход! Это он там тогда спас нам Косцюшку! Это он тогда крикнул и спас! – и Войцех снова замолчал. И очень выразительно посмотрел на сержанта.

То есть, так понял сержант, по местным понятиям, Войцех сказал ему всё, что нужно было сказать. Но сержант, как не местный, спросил:

– Как это спас? И как крикнул?

– А очень просто! – сказал Войцех очень недовольным голосом. – Тогда уже октябрь был. И всё уже кончалось. Ну, и пришли под Мацеёвичи, это будет южнее Варшавы. И русские туда пришли. Их было больше, и Косцюшко медлил, тянул время, он тогда ждал дивизию Панинского. Но Панинский, сколько он его ни ждал, почему-то так не явился. И сейчас никто не знает, почему. Наверное… Но это ладно! А тогда было так. Панинский не пришел, и на рассвете русские, а к ним как раз пришли, ударили. Их тогда было уже вдвое больше, а пушек, тех вообще втрое. Но мы всё равно… Ну, понимаете, еще не сами мы, а пока что наши старшие… Они тогда до темноты держались. А потом наш левый фланг стал понемногу отходить, отходить… А потом побежали! А центр еще стоял, и еще всё можно было исправить! Ну и Косцюшко кинулся туда. Один! Хотел остановить! Но, знаете, если уже не заладится, то тогда все одно к одному. Так было и тогда: под ним убили лошадь, и он упал. Но и это тоже не все! Его, уже лежащего, ваши два раза пиками, вот так и вот так! Вас пикой никогда не кололи? А жаль! А вот я это знаю! Но ладно, сейчас про Косцюшку! Так вот, он лежит, и без чувств. А рядом, в десяти шагах, лежит пан Петр. И он, пан Петр, потом еще три месяца лежал, его такого в Петербург и увезли лежачего, и в каземат… И ладно! А тогда пан Петр лежит и видит: казаки спешились, их было двое, кинулись к Косцюшке – и стали его обирать. Часы берут, кошель, ну, что еще? Что найдут! И вдруг находят, то есть поднимают руку, рука как плеть, а вот здесь на ней перстень. Там камень – вот такой! То есть дурные деньги! И они рвать его! А перстень не срывается. Тогда один из этих… ну, вы поняли… вот так вот саблю взял – рубить, значит. Убьет! Тогда пан Петр, не сдержавшись, закричал: «Гей, москали! Вы что?! Да это же Косцюшко!». Ну, и они растерялись, конечно! Кто, смотрят, где кричал? И еще думают, а если выкуп? В общем, замешкались они, не зарубили. И тут, на счастье, наезжает офицер, уже из русских. Да нет, не офицер даже – корнет елисаветградского полка. Потом узнали, кто это был – фамилия Смородский. И он, этот Смородский, к ним, тем казакам, на крик! И тогда пан Петр уже так: «Пан офицер! – кричит. – Гони их от него! Это Косцюшко!». Смородский, он сразу с седла и на колени, и к нему, к Косцюшке. Косцюшко: «Так, я есть Косцюшко. Воды! Прошу…» А дальше сами знаете. Его на плащ, а плащ на пики – и отнесли в русский лагерь. И сразу лекарей ему. А после в Петербург. Там в каземат. И пана Петра туда же. Вот он каким тогда был, мой сосед! Но это было когда? Двадцать лет уже прошло. А что теперь? Теперь пан Петр сидит дома и, думаю, пьет водку. И мало этого – еще отправил сына к русским. Пан Александр бился за царя. И за это получил ядром! Теперь пан Александр чуть жив и лежит, как мне сказали, в Казани.