Офицерский гамбит - Валентин Бадрак

Потом Алексей Сергеевич искренне улыбнулся своей собственной фотографии с ежиком торчащих из-под голубого берета волос. «Никогда бы не подумал, что уже тогда взгляд у меня был такой дикий, отрешенный, на космическое расстояние удаленный от всего окружающего».

Вдруг Алексей Сергеевич очнулся от воспоминаний. Его внезапно охватило острое и непреодолимое желание услышать жену. Но только он собрался сделать звонок в Дубай, как от нее пришла смс-ка.

«Мой милый, как у Тебя дела? Не скучаешь?» Это просто фантастика, подумал он. Какое-то волшебство, сказочная телепатия. Теперь уже ему показалось кощунственным ломать предложенную женой схему связи, и он тоже отправил смс-ку.

«Просто безумно по тебе скучаю. Думаю о Тебе и о Жене. Как отдых?»

Она прислала ответ почти мгновенно: «Я почувствовала. Бродим по магазинам. Ужасно жарко, не хватает Тебя». В ее словах присутствовала вся та проникновенная и обволакивающая теплой шалью женская ласка, которой ему в этот момент не хватало. С получением короткого, почти ничего не значащего сообщения нахлынувшая волна одиночества отступила, и Алексей Сергеевич ощутил себя счастливым, спокойным и сосредоточенным.

«Расслабьтесь и отдыхайте. Завтра позвоню. Целую своих девочек».

Его сердце наполнило неизбывное чувство благодарности. А ведь, несмотря ни на что, это исключительное, сногсшибательное чувство друг друга остается, не исчезает! И еще он беспричинно подумал: все, что делается для близкого человека, в конечном счете совершается для себя, ибо чудесным образом, по волшебству Всевышнего возвращается. И даже мысли и чувства способны пролетать тысячи километров, чтобы наполнить радостью кого-то, к кому ты проявляешь участие. Алексей Сергеевич чувствовал, как он бесконечно счастлив с Алей, как ему спокойно и комфортно с нею, даже тогда, когда ее нет рядом. Он с нежностью подумал о жене как об ангеле, святом полувоздушном существе, скользящем рядом и в то же время ненавязчиво ведущем его по жизни. Подумал о том, какой безумной радостью и спокойствием наполняется сердце, когда, озябший перед утром, он мог в полусне крепко обнять ее, встречая сонную улыбку, жар горячего, распахнутого тела и запах счастья. Славная и милая! Он еще раз отхлебнул из бокала бередящей кровь жидкости, и его заполнила, обволокла теплым и нежным шарфом нега умиротворенности, необъяснимой, тихой радости, которая случается лишь у людей, ведущих спокойный и вместе с тем неотвратимый, сосредоточенный поиск, живущих тонким, тактильным ощущением сегодняшнего дня. Они относятся к прошлому как к редкому явлению, которое можно созерцать, как некое кино, но не поддаются искушению оказаться в его власти. Он подумал, что они всегда жили, наслаждаясь настоящим, не испытывая навязчивого соблазна проникнуть в прошлое настолько, чтобы оно мешало построению будущего. Никогда не шиковали, просто сумели наполнить отношения нежностью и любовью. И Алексей Сергеевич очень хорошо знал, что в этом заслуга Али. Он, нелюдимый индивидуалист, расплавился под ее мягкой, но неуклонной лаской, как воск на солнце. Он, обладающий волей фанатика и цепкостью скалолаза, ничего бы не сумел сделать, если бы не она. И только с ней одной он теперь готов был делить и тишину, и стрекотание кузнечиков или шум барабанящего в окна ночного ливня. И наверняка благодаря ей прошлое в жизни Алексея Сергеевича оставалось той цепью событий, которые в виде логических причинно-следственных связей привели его к настоящему, и, решительно опираясь на них, он мог спокойно смотреть в будущее…

В первый миг встречи их захлестнуло сознание тщетности произносимых слов. Так бывает только с теми людьми, которые вместе пережили слишком много, для которых всякие иные эмоции уступают место сопереживанию, ясному и осознанному. Потому их объятия были по-мужски крепкими и по-братски родными. Алексей Сергеевич почувствовал в жилистых руках боевого офицера все ту же бесовскую, неистребимую временем мужицкую силу, которой обладают только люди тяжелых и опасных профессий. Артеменко отчетливо услышал запах здорового человека, терпкий, откровенный и сильный, лишенный всякой пикантности. А в глазах – все та же неистребимая ирония, забористая смешинка над всеми перипетиями жизни. Ему показалось, что Игорь совсем не изменился за десятилетие, только черты его обострились и как-то углубились; ярче стала носогубная складка, выперли две продольные борозды на лбу, жестче, каменистее стал подбородок. Он только хотел сказать другу, что тот не поддается времени, как Игорь Николаевич прохрипел ему на ухо свое впечатление.

– Вижу, Леша, что ты стареть не хочешь! Тебя, наверное, Алька в форме держит! – Он по-мальчишески одернул плечи, расправляя их. Совсем как в училище. И подумал про себя: «Да от тебя, брат, несет успехом за версту, деньжищами и ресурсами. Хотя лицо не стало широким, как у иных жирных тараканов… Не зря ли я подался на эту встречу?» Но искреннее и доброе выражение Артеменко тотчас убедило его, что все в порядке с их дружбой, хоть годы и покрыли ее слоем пыли да война присыпала пеплом.

– Наверное, – смеясь согласился Алексей Сергеевич. И тут же сам атаковал товарища: – А ты, чертище, как был, так и остался!

– Ну она хоть старому полковнику сырников нажарит? – лукаво щурясь, не унимался Игорь Николаевич, намекая на курсантские голодные походы в гости, в которых потребление домашней пищи безоговорочно заслоняло все остальные цели.

– Непременно нажарит, но только не сегодня. Она с дочкой на морях отогревается – видишь, какой у нас март сопливый. Того и гляди, снегом накроет.

– Э-э, да ты, видать, дорогой, Сельцы подзабыл. Неужто и под горячим душем уже привык мыться?!

– Ох, каюсь, подзабыл, подзабыл, каюсь…

Алексей Сергеевич нисколько не обижался на подколки друга, он знал, что это прорывается наружу его защитная реакция на шикарный вид столицы, на благополучие, на внешний лоск, к которому он совсем не привык и, верно, уже никогда не привыкнет.

– Ладно, пошли к машине, дома за чаркой все и обсудим.

Теперь уже Игорь Николаевич пристально вглядывался в силуэт старого товарища, ища прежний особый блеск в глазах, а на лице – то сияние успешного человека, которое всегда его выдает, если оно есть, и которое невозможно подменить искусственным эрзацем, если его нет. Такое сияние, как ребенок, не может быть произведено на свет без зачатия. И такое сияние Игорь Николаевич узрел, и оно не имело ничего общего с вальяжностью или самолюбованием. Он выдохнул с облегчением.

Когда они садились в машину, Игорь Николаевич бросил короткий, оценивающий взгляд на «лексус» и легонько похлопал его блестящий металлический круп – дорогая игрушка или неотъемлемая часть работы? Удовлетворенно, покрепче, чем машину, хлопнул друга по плечу. Хотел сказать, что командирский бронетранспортер ему, конечно, лучше подошел бы, но почему-то промолчал. Машина с неслышно работающим двигателем тихо тронулась. Откуда-то из-под колес вверх взметнулись два встревоженных сизых голубя – из тех, что, шумно хлопая крыльями, создают ощущение вечной толпы на вокзалах, – и на лобовом стекле осталась серо-зеленая клякса их внимания.

– Видишь, как в осажденном городе, – беззлобно сказал Алексей Сергеевич, смывая брызгами омывателя и быстро заморгавшими дворниками грязь со стекла.

– Это добрый знак нашей встречи, – с полуулыбкой пошутил Игорь Николаевич, – значит, отныне будем чаще видеться.

Через час они уже были навеселе, закусывая по-холостяцки нарезанной колбасой, купленными солеными огурчиками и всеми теми вредными консервантами из ближайшего супермаркета, о которых настоящая хозяйка трижды подумает, прежде чем выставить на стол. Но им было все равно. Грусть подступала лишь тогда, когда поминали погибших в Чечне однокашников. Из роты уже набирался почти добрый десяток. Тот подорвался, тот пропал без вести, тот, напившись до беспамятства, выбросился из окна… Но еще больше было тех, кто уволился из армии, разочаровался в службе, занялся коммерцией или, что случалось даже гораздо чаще, полукриминальными делишками. Друзья выплескивали брызги воспоминаний сбивчиво и несвязно, недосказывая, перебивая друг друга, перескакивая во времени, а затем опять возвращаясь к эпизодам, которые застряли в памяти, вызывая умиление и тот былой юношеский задорный восторг, который уже был порядком растерян и по которому порой так тоскует сердце зрелого человека.

– А Утюг-то, помнишь, когда на четвертом курсе десантировались в Кировабаде, как спал в самолете, в двух шагах у открытой рампы, покачивался – казалось, вот-вот вывалится из самолета… Сейчас этот стервец тоже где-то тут в Москве крутится, занимается чем-то темным и малопонятным.

– Да, Утюг всегда спал; помнишь, как однажды его в наряде не могли найти, а он сунул руки в рукава висящей шинели и так заснул в ней… Провисел, кажется, часа полтора…