Офицерский гамбит - Валентин Бадрак

И чем больше Артеменко пытался просветить рентгеновским аппаратом личность Путина, тем больше внутренних противоречий у него возникало. Действительно, облик их мифического героя получился максимально приближенным к непритязательному и лишенному эмоций образу в серой шинели – эдакому олицетворению беспощадных актов воли. Разве не таким они запечатлели его на обложке книги? Артеменко хорошо понимал, что именно для этого родные политтехнологи организовали беспрецедентную акцию – проект «Имя России», в котором уверенно победил Иосиф Сталин, а второй номер намеренно был отдан скорбному и сконфуженному, ничего не успевшему монарху Николаю II. Что ж, размышлял полковник, одержимые фанатики с ограниченным умом в истории всегда ставились в противовес созидателям. Россиянам образ Путина-царя-освободителя был ловко навязан на фоне проявлений терроризма и экстремизма. Хотя на самом деле произошла подмена понятий: как раз эти проявления возникли как ответ на «путинский призыв», который сделали новым веянием моды. Но разве он пришел не вовремя, разве его не ждал народ, бесновался Артеменко.

Он размышлял долго, с каким-то отрешенным, фатальным отчаянием. Россия после периода витиевато-вязкого, алкогольного Ельцина казалась потерянной, приглушенной, будто загнанной в берлогу. А тут – молодой, спортивно сложенный и, главное, не пьющий представитель спецслужб, готовый играть роль по всем правилам актерского искусства. Разве не волна патриотизма, не ностальгия по сильному руководителю вынесла Путина на гребень? Все было ничего, пока он только подражал, пока не выросли личные непомерные амбиции, пока он не начал демонстрировать всему миру якобы существовавший всегда медвежеобразный, торжественно-победоносный образ российского лидера. Мысли о том, куда ведет новый виток истории, теперь не давали полковнику покоя. Он потерял сон, стал беспокойным и раздражительным, даже перестал звонить в Москву, чтобы появившимся в голосе остервенением не разрушить ничего в отношениях с Алей, не обидеть Женю. Он заболел мыслью о необходимости для самого себя дать честную, предельно откровенную оценку происходящему. Хорошо, приходил Артеменко к выводу под влиянием своих болезненных, навязчивых размышлений, – такой лидер есть вполне ожидаемая фигура, а его появление на сцене прямо из мрака былого общегосударственного монстра КГБ было предопределено ожиданием волевого, непреклонного царя. Ведь маневры Путина первоначально были вообще ограничены узким коридором его собственных предубеждений и стереотипов. И психоаналитики не случайно трезвонили о былой нерешительности, отсутствии готовности атаковать, боязни слепящих силой угроз. Думая о Путине, Алексей Сергеевич был готов поверить оценкам тех, кто настойчиво внедрялся в глубины его личности. Разве не компенсацией слабости были его полет на истребителе или погружение в глубины вод на подлодке? Это не приписываемое «обладание пониженным чувством опасности», это преодоление страха, действие вопреки ему. Артеменко хорошо знал эту технологию, заключавшуюся в окружении себя сильными личностями, могучими машинами. Разве не позирование его – вот эта созданная книга и еще десятки таких книг в России? А стал бы позировать духовно сильный, уверенный в себе человек? Никогда. И тут уже он усматривал желание Путина представить своим сверстникам нечто величественное – в ответ за непризнание в юности, за отсутствие популярности в своей социальной среде во время учебы. Не просто представить, но бросить в лицо, отхлестать перчатками по щекам, силой заставить их восхищаться им, поклоняться, как новому языческому божеству. А для этого – достичь положения неприступного, громогласного богочеловека, принимающего военные парады, влияющего на геополитическую карту мира, внедряющегося даже в конкурсы красоты. Так человек, которому приписывали синдром жертвы, вдруг стал выразителем идей целой нации. Что с того, что в неумолимом выражении лица своего лидера Артеменко усматривал преимущественно гипертрофированную компенсацию духовной скудости, душевных переживаний и боязни подвоха. Артеменко когда-то давно прочитал о Путине такую фразу: «Зажат и мышечно, и психологически». Он не поверил и стал пристально наблюдать по телеканалам за всеми паралингвистическими признаками, за манерами и выражением лица. И точно, истина открылась ему: очень скоро он увидел когда-то уязвленного человека, правда, слишком осторожного и неестественно гордого, из боязни готового вцепиться в потенциального недруга. Нынешний доморощенный гений любит лесть, ненавидит тех, кто однажды проговорился. Алексей Сергеевич вспомнил ненароком оброненные слова Бориса Березовского: «За три месяца в этой стране я гориллу выберу президентом». Может быть, Березовский и не в адрес Путина это сказал, но момент так совпал, что все приняли эту опрометчивую фразу как образное послание Путину. Он не забыл, как все злопамятные и в детстве ущемленные люди. Конечно, не за само высказывание, но за безупречное понимание изъянов его личности и безбоязненную трактовку образа президента влиятельный денежный мешок попал в немилость и был удален из страны. А лучше всех о человеке, которого осознанно сделали лидером нации, как считал Артеменко, высказался Александр Проханов: «Путин – это большой водянистый огурец, выращенный методом гидропоники». Говорят, Путину повезло, что он перескочил через несколько ступеней власти. Потому что при его личностных характеристиках, пророчили психоаналитики, его потолок – какой-нибудь горсовет. Иначе был бы попросту перемолот в пыль самой мельницей власти. И все-таки это уже было давно. Теперь тот, кого часто называли «человеком с нелегким прошлым», стал засматриваться на волнующее, напыщенное, кипучее будущее. Он стал формировать будущее, и именно это более всего возмущало Артеменко.

С какого-то времени персональный статус Путина оказался навечно связанным со статусом самой России. А его можно поднять только за счет более слабых государств. Тех, у чьих лидеров невысокий уровень сопротивляемости. На бывшем советском пространстве – это как раз Украина, Казахстан и, в перспективе, Беларусь. Но важный нюанс – явление Путина оказалось неприемлемым для украинской ментальности. Понятие «царь» вбивалось в головы российского народа через мрачные убийства Скуратовых и Ягод, через дикий, варварский произвол царей Грозного и Петра, а потом запечаталось в коллективном сознании россиянина кровавым генокодом. Склонность к кровавым расправам у Ленина трансформировалась в безумное, остервенелое истребление народов у Сталина. И весь этот гигантский кармический груз засел в архетипе русского человека. И хотя демоническое в образе должно быть натуральным, а не надуманным, у Путина это волшебное превращение из среднего человека в выдающегося политика произошло незаметно для глаза обывателя именно благодаря единению с образами прошлого.

Что одному лекарство, другому может оказаться ядом, думал Артеменко, когда его глаз натыкался на вездесущую рекламу пресловутой книги. Возможно, для азиатской России приход деятельного царя, пусть и искусно заретушированного с помощью технологий, вполне приемлемо – слишком долго там производилась обработка массового сознания. Для Украины – очень большой вопрос. Страна, находящаяся одновременно в двух цивилизационно-культурных плоскостях, стала после явления Путина украинскому народу все больше тяготеть к внутреннему расколу. Юго-восток усиленно тянут в империю на правах верноподданных, полукрепостных малороссов, северо-запад и центр отчаянно сопротивляются, отдавая предпочтение западным культурным ценностям, в системе которых человеческая жизнь и благосостояние отдельно взятого индивидуума – не пустой звук.

Но у Украины, спорил с внешним голосом Артеменко его внутренний голос, нет своего адекватного лидера. Нет целостной личности, которая была бы способна предложить реалистичный взгляд в вечность, стратегическое мышление на длительный период времени, объединив мирское и духовное лидерство. Тут, в Киеве, даже сильные личности склонны к местечковости. Оттого здесь доминирует хаос, внутренняя борьба. Оттого тут и Путина многие готовы принять как лидера, хотя и он – всего лишь блеклый фантом.

Артеменко тупо взирал все на тот же роскошный письменный прибор из слоновой кости на столе у Никанорова – упряжка все тех же могучих северных собак не изменилась, она неустанно, с завидной прытью тянула свой груз. Эх, любит Модест Игнатьевич север! Наверняка за предсказуемость, надежность этих невзрачных людей и животных, которые привыкли без лишних вопросов тянуть свою жизненную лямку. И таких, как он, Артеменко, Модест Игнатьевич тоже любит за последовательность, за склонность к дисциплине и невозможность отклоняться от траектории, определенной кабинетом начальника.