Мадам - Антоний Либера

С того времени, когда я сидел на ней, прошло три месяца. План, который я тогда составил, был перевыполнен. Я не только довольно подробно узнал об этапах биографии Мадам, но также о ее скрытых намерениях и неоднозначных поступках с целью добиться их осуществления. Если бы мне кто-нибудь тогда сказал, что я достигну таких результатов, я бы наверняка ему не поверил, а если бы поверил, то потирал бы от удовольствия руки: ведь мне в те времена казалось, что с такими картами я выиграю любую игру. Я не учитывал, что добытые знания изменят меня самого, что, получив средства для достижения цели, я потеряю веру в саму цель, что, когда у меня будут все возможности вести эту игру — полную намеков, подтекстов, невинных провокаций, — я больше не буду видеть в ней смысла и потеряю желание ее продолжать.

С тем, что я узнал, я мог бы действительно многое — начиная от легких забав и игры словами до темных преступных делишек с привкусом шантажа. Однако наступательный потенциал, которым я располагал, меня не радовал. А сознание того, какую выгоду я мог бы из него извлечь, вызывало отвращение — подобно тому как у Ежика возможность унизить и запугать доцента, и даже более того, потому что Ежик доцента презирал, а я Мадам любил. «Любил» — это, впрочем, слишком мало или не слишком убедительно (ведь чувства бывают причиной самых подлых поступков). Несмотря на некоторые оговорки, связанные с ее характером и литературным вкусом (Симона де Бовуар), что, впрочем, основывалось на далеко не проверенных данных, я ее искренне уважал. Она была сильной и гордой. И как бы независимой от безнравственной и уродливой польской реальности, творимой в унылом безумии народной демократии. Всем своим существом она говорила «нет» этому миру. Внешним видом, манерами, языком, интеллигентностью. Она как бы без слов свидетельствовала, что мы сидим по уши в грязи и глупости, а можно жить по-другому.

Я считал, что она права. И смотрел на нее, как на Полярную звезду.

Здесь-то и таился конфликт, который разрывал мне сердце. Ведь оказавшись на ее стороне, я выступал против самого себя. Ее цели противоречили моим, точнее, их исключали. Чтобы не мешать ей, я должен был — отказаться от дальнейшей игры. Сдать партию. Уступить. Как рыцарь Тоггенбург в балладе Шиллера.

К собственному удивлению, я понял, что для меня сделать это было бы намного легче, если бы я к тому же знал, что она не питает к директору никаких серьезных чувств и ложится с ним в постель из снобизма, со скуки или даже из расчета. Да, я предпочел бы разврат или холодный расчет, но только не сердечную привязанность. Я бы пожалел о ее цинизме, но простил. Намного труднее с любовью. Она, как ни парадоксально, показалась бы мне непростительной.

Только теперь я начал ясно понимать сцену ревности Федры.

Внезапно мною овладело неразумное желание узнать всю правду об их отношениях. — Только это, последнее, лихорадочно думал я, больше ничего. Как-то разузнать, точно установить, после чего — «идти в монастырь». — Да, но как это сделать?! Ведь такое даже в бинокль не увидишь. Чтобы это понять, необходимо общаться, разговаривать, доверительно беседовать… des confessions… Что нереально.

Не только! — вдруг мелькнул у меня дьявольский замысел. Бывают обстоятельства, благодаря которым вся подноготная обнаруживается. Испытание сердца огнем: известие о смерти того, кто тебе особенно близок, или о том, что его жизни угрожает опасность. Это верное средство проверить чувства. Реакция на такой импульс, особенно первая реакция, может служить ответом.

Так, — в безумии строил я очередной предательский план, — еще раз поехать туда и из автомата внизу позвонить ей домой; изменив голос и стиль речи, прикинуться врачом из реанимации или медсестрой в машине «скорой помощи» и спросить, знает ли она… темноволосого мужчину… судя по всему, иностранца… возможно, француза… К сожалению, его личность нельзя установить, при нем не оказалось документов… Как-то помочь может лишь листок бумаги с номером телефона, по которому мы и звоним… Но, возможно, это какая-то ошибка?.. ложный след… случайность… — И когда, наконец, она задаст неизбежный вопрос: «а в чем дело?» или, скорее, «что случилось?» — каким тоном? спокойным? взволнованным? истеричным? (это уже будет определенным свидетельством!) — с печалью в голосе объявить ей: он попал в серьезную аварию… сейчас в реанимации… — И далее, официально: не может ли пани помочь нам и сообщить о нем какие-нибудь данные?.. фамилию?.. адрес?.. контактный телефон?.. Кому позвонить и кого предупредить?.. А может, вы сами… заинтересованы? — И посмотреть, что она будет делать… Выбежит на улицу? Возьмет такси? Поедет в больницу?.. Или не придаст особого значения, во всяком случае — не выйдет?

Сыграть такой этюд — изменив голос и использовав актерские возможности — не составило бы для меня особого труда. Я десятки раз проделывал подобные шутки по телефону и в этой области добился неплохих результатов: мне удавалось разыгрывать даже близких знакомых. То есть я не боялся, что не справлюсь с ролью: что вдохновение меня оставит или дикция подведет. Впрочем, если бы даже эта мистификация у меня не получилась и моя собеседница мне не поверила, — маловероятно, чтобы она заподозрила меня. Она ведь понятия не имела, как много я о ней знаю, и не слышала раньше мой голос по телефону. Ее подозрения — раньше или позже — обратились бы в другую сторону. И вообще не на кого-нибудь конкретно, а на… власти. На Службу безопасности. Шутки в таком духе очень на них похожи. А если это так, то я… выступлю в роли гэбиста. Невольно стану воплощением легавого, ее преследователя и соглядатая. Такова цена этого эксперимента.

Именно это и удержало меня от рокового шага. Осознавать, что я вмешиваюсь в ее жизнь как орудие или вестник темных сил этого мира, таких, как «мистер Джонс», «Рикардо», «страшный Педро-громила» — хотя и не всерьез, хотя и с гарантией, что дело никогда не выйдет наружу, — нет, такого я не мог себе позволить. Ее жизнь олицетворяла для меня миф — это «когда-то» и «где-то», эпоху и мир героев, о которых я мечтал и которые мне снились, которым я стремился подражать, с которыми хотел сблизиться, но, увы, не мог встретиться. Она была и «когда-то», и «там»; продолжением Прошлого и приближением Далекого; пространство-временем Легенды. Была материей, из которой мог возникнуть Роман. Получить в этом романе роль подлеца и мерзавца стало бы окончательной катастрофой.

Я поехал домой. К счастью, дома никого не было. Я лег на кровать и попытался заснуть. Безуспешно. В голове ведьмы слетелись на шабаш. Не выдержав напряжения, я отправился в кабинет отца, чтобы найти там снотворное (он принимал фанодорм). Не нашел. Зато наткнулся на початую бутылку датского коньяка. Невзирая на последствия (самого разного свойства), я выпил ее содержимое за каких-нибудь полчаса. Скоро я почувствовал себя намного лучше. Мне все казалось смешным — моя ситуация, мои печали, весь мой «роман» с Мадам. Но тут меня начало тошнить, и я с помощью канализации вернул напиток в природу. Только тогда заснул. Мертвым сном без сновидений.

Следующий день, воскресенье, облегчения не принес. Ничего не случилось, что вдохнуло бы в меня хоть тень надежды.

Глава шестая

УРОК ТРУДА

Судьба улыбнулась мне только в понедельник, хотя ни одно небесное созвездие этого не предвещало. Наоборот, продолжалась черная полоса: день начался неудачно. (Возможно, на дне чаши еще оставалась капля яда, которую мне предстояло выпить, чтобы умилостивить судьбу.)

Едва я переступил порог школы, как до меня донесли громкие отголоски моей стычки со Змеей. Они сулили мне самое худшее. Информация об инциденте сводилась к одному: преподавательница биологии после моего самовольного, демонстративного ухода из класса пришла в форменное бешенство («она просто взбесилась», как коротко определили ситуацию мои товарищи), рвала и метала, грозилась, что меня-в-этой-школе-больше-не-будет и, в любом случае, аттестата в-этом-году-я-не-получу. На педагогическом совете она ребром поставит вопрос о моей выходке! — Она действительно наделала шума, потому что прибежал наш классный руководитель — историк, которого звали Кадлубеком[212] (не столько за некоторое отношение к известному летописцу, сколько за внешний вид: он был маленький и коренастый), — и приказал немедленно меня отыскать, когда же меня не нашли, начал расследование с целью установить ход событий Некоторые считали, что он старался меня выгородить, пытался найти хоть что-нибудь, что могло бы объяснить мой поступок или, по крайней мере, смягчить грозящее мне наказание. Все знали, что он недолюбливает Змею и не раз с ней ссорился, а ко мне относится довольно хорошо, во всяком случае, высоко оценивает мои знания. Однако другие утверждали, что он только вид делает, а так ему абсолютно все равно, он просто не хочет подливать масла в огонь.