Никон (сборник) - Владислав Бахревский

Никон укрылся в своем тайном жилище. Здесь, вдвоем с Арсеном Греком, они готовили церковный собор, держа в уме постановления Константинопольского собора, который, учреждая на Руси патриаршество, заповедал русским пастырям искоренение церковных новин.

Арсен Грек потрудился на совесть, выискивая в обрядах московской службы отклонения от службы греческой церкви. «Новин» набралось немало, и теперь, составляя для собора документ, Никон выстраивал «новины» по степени их предосудительности.

Арсен Грек сидел за столом, готовый записывать, что ему скажут, но Никон медлил, и верный его подсказчик пришел ему на помощь.

– Наиболее тяжкие искажения проникли в саму жизнь верующих, – осторожно сказал Арсен. – Двуперстие вместо истинного троеперстия, сугубая аллилуйя, чтение в символе веры «истиннаго»…

– Не-ет, – сказал Никон дрогнувшим голосом. Он стоял к Арсену спиной, и тот видел, как побагровела шея у патриарха. – Все, о чем говоришь, – истина, но волк пожирает овцу не за то, что она знает о нем правду, а потому, что он – волк. Без государя мы только овцы… Нет, с этим надо обождать.

Дотронулся рукою до чела, поглядел на ладонь.

– Жарко. Схожу напьюсь…

Вышел в сени, где стояли жбаны с квасом и медом. Пить не хотелось, но не желал показать греку слабости на величавом своем лице… Постоял, взял серебряный ковшик, черпнул квасу. Выпил глоток и жадно допил до дна. Квас был крепок и так ударил в нос, что мозги прочистило тотчас.

Вернувшись в комнату, Никон взял у Арсена перо:

– Давай я буду писать, а ты говори.

Арсен никогда еще не стоял на лестнице жизни так высоко, как теперь. Ему нравилась в себе та храбрость, с которой он направлял патриарха, иной давно бы уж поплатился за ум и волю, но Арсен разгадал Никона. Никон был самодур для глупых, умных он брал на службу.

Статьи Арсен продиктовал спокойно, останавливаясь после каждой, чтобы выслушать возражения или уточнения. Однако Никон вел себя как прилежный писарь.

– Простые священники, – диктовал Арсен, – незаконно читают перед совершением литургии разрешительную архиерейскую молитву. Вошло в обычай оставлять царские врата отверстыми от начала литургии до великого входа… а это есть нарушение правила… При освящении храмов кладут мощи под престол. Попы дозволяют двоеженцам и троеженцам петь и читать на амвоне, что возмутительно. До сих пор, несмотря на патриарший указ, употребляются земные поклоны при чтении молитвы Ефрема Сирина. Недопустимо положение антиминса под покровом, вместо того чтобы полагать его на престоле открыто и на нем совершать таинство евхаристии.

– Рука устала, – сказал Никон.

– О пастырь мой! – улыбнулся Арсен Грек. – Твое терпение иссякло, а у меня иссякли замечания.

Никон отложил перо на полуслове: терпения на малое у него никогда не хватало.

– Допиши!

Ушел в сени выпить квасу. Вернулся с полным ковшиком, для Арсена принес.

– Выпей! Того, кто варил, – похвали.

Арсен Грек сначала поцеловал у патриарха руку, потом принял ковш. Никон, поглаживая бороду, взглядывая, как сверкают на пальцах изумруды и рубины перстней, пустился в размышления:

– Откуда, господи, взялись у нас неправые обряды? Кто ввел русских во искушение?

– Неграмотные переписчики.

– Неправда! – крикнул Никон. – Переписчик может титлу не ту написать, букву перепутать… Книги нам неправильные подсунули, вот что!

– Но кто и зачем?

– Кто?! – Никон засмеялся. – Латиняне! Знаем! Все их мерзости знаем. Когда крестоносцы захватили Константинополь, они первым делом сожгли правильные книги и напечатали поддельные. Не слыхал про этакое? Так слушай! По сей день те вредоносные книги печатаются в Венеции.

– Но зачем?! – искренне не понимал Арсен Грек.

– Да как же зачем?! Чтоб веру русскую испортить! Чтоб в молитве нашей крепости не было! Боятся они праведной веры, пуще смерти боятся.

«Неужели он верит тому, что говорит? – думал Арсен Грек, опуская голову. – Москали на подобные выдумки большие мастера…»

Представил себе, что будет, если эта версия проникнет в народ.

Никон в простоте душевной и впрямь верил в подмену книг. Чего еще ждать от вражьих детей латинян? Но у него было два ума и даже три: ум русский, и ум мордовский, и еще – ум патриарха… Помолчав, сказал:

– Попомни мое слово – враги мои, и Неронов среди них первый, будут говорить: Никон-де русский обряд по венецианским порченым книгам исправляет.

«Умен! – похолодел Арсен Грек. – Звериный ум. Знает, откуда будут когти и зубы. Надо ждать, что скоро затрещат хребты на дыбах».

– Чего раздумался? – спросил Никон, молодецки встряхивая гривой. – Кто мне на соборе поперек хоть слово скажет? Стефан Вонифатьевич? Был конь, да зубы у него повыпадали. Павел Коломенский? Этот себе на уме. Ум его и побережет от поперечного слова патриарху.

Арсен Грек лукаво улыбнулся:

– О пастырь мой, моя дума была не о великом… Ты давеча велел похвалить варщика кваса. Но что ему – похвала от слуги. А мастер сей всего-то в двух шагах – через сени.

– Будь по-твоему. Перебели листы, а я квасника проведаю.

…Отворив дверь в малую светелку, Никон увидал сидящую за рукодельем девицу с такой лебединой грудью, что на иное уж и глядеть не мог.

– Ах ты боже мой, какое рукодельице! – говорил он, приближаясь к девице.

– Да какое ж такое? – отвечала девица поспешно. – Ничего такого особливого.

– Ах ты боже мой! Да как же не особливое! – не согласился Никон, призадумавшись…

За завтраком, пребывая в прекрасном расположении духа, Никон затеял разговор о предметах зыбких и весьма опасных.

– Скажи мне, – говорил он, глядя поверх головы Арсена. – Правду скажи! Вот ты, человек великой учености, во многих землях и народах бывший, скажи мне, какой из народов по уму, по делам своим, по жизни – самый лучший? Кого русским людям не стыдно в пример себе взять, от кого и чему можно научиться и что, по-твоему, нам, русским, перенимать надо в первую очередь?

Разговоры эти были для Арсена Грека трудные. Юлить под пронзительным взглядом Никона невозможно, ложь, даже малую, тот чуял безошибочно и солгавшим – не прощал.

Арсен Грек заплакал.

– Помилуй бог! Чем я обидел тебя? – изумился Никон.

– Святейший патриарх! – Грек встал во весь свой прекрасный рост, поклонился до земли. – Прости мне слабость и глупость, но ведь страшно мне, подножию твоего сияющего престола, судить о предметах, о коих один Бог ведает. Хитрый ум мне подсказывает, каким ответом вернее всего угодить господину моему, но ведь я хочу служить тебе правдой, а не ложью. Ложью многие служат.

– Верно, – сказал Никон, – ложью многие служат. Садись и говори правду.