Судьба наизнанку - Дмитрий Селин

Они опять собрались на кухне, отправив детей играть привезёнными гостинцами. На пустом непокрытом столе лежали столь неожиданно обретённые артефакты – золотая пластина и увенчанное шариком чёрное веретено.

— Ну и что со всем этим делать? — спросил пространство Олег.

Ответом ему было недоумённое молчание. Таких приобретений от рискованной, но вполне укладывающейся в дозволенные рамки, поездки, они никак не могли ожидать. Покрутив так и эдак находки, попередавав их из рук в руки, они наконец сложили их в центр скобленой столешницы. Поскольку никаких приборов, кроме недавно купленного медицинского градусника, в доме Лапиных не было, для первоначального исследования пришлось полагаться на личные ощущения. В том числе весьма необычные.

— Вы что-нибудь чувствуете? — спросил Олег сосредоточенных женщин.

Антонина с Вероникой коротко переглянулись и почти одновременно пожали плечами.

— Ничего особенного, — взяла слово Антонина, — обычные вещи, особенно эта, — она указала на очищенную до блеска пластину.

Чёрные буквы, казалось, прорастали сквозь золотую поверхность из неизмеримой глубины. Под определённым углом зрения, почему-то каждый раз разный, глаз улавливал уходившую вдаль шеренгу чёрных строк в окружении золотого тумана. Точно так же, как уходит вдаль отражение в поставленных друг против друга зеркалах. Такой мираж мгновенно появлялся и так же мимолётно пропадал, не позволяя зрению ухватить все детали. Во всем остальном, это был вполне заурядный кусок золота, с протравленным на одной поверхности двухстрочным слоганом. Оборотная сторона блистала девственной чистотой.

Олег снова взял пластинку двумя руками, постарался вспомнить ощущения, предшествующие разрушению облегающей весточку глины. Ничего. Он аккуратно положил платину на стол, рядом с разряженным, как ему думалось, веретеном. Собственноручно вытащенный артефакт остался лежать в машине, упакованный в картонный футляр из-под алюминиевой фольги.

— Знаешь, Олег, — задумчиво сказал Фёдор, — давайте-ка возвращайтесь обратно. Покажете эти штуки умным людям, заодно остальные фигурки проверят. Нет ли там чего-нибудь такого же.

После случившегося за родственным столом в Белгороде сестра Фёдора чуть ли не насильно всунула оставшиеся целыми фигурки в руки Олега. То, что рассказала Вероника, так на неё подействовало, что вытерпеть нахождение в одном объёме пространства с несущими неблагую весть древними поделками, она была больше не в состоянии. Пришлось забирать некогда любимые игрушки с собой.

— М-да, накрылся наш бизнес медным тазом, — подвёл черту случившемуся Олег.

— Почему? — слегка удивилась Антонина, — заключим с твоей фирмой договор. Будем через колхоз работать. Ты ничего не потеряешь.

— Вот видишь, потомок, — ехидно сказал Лапин, — как вы ни хотели уйти от коллективной собственности, опять к ней вернулись. На новом диалектическом витке развития. Как Маркс с Энгельсом говорили!

Вместо ответа Олег только глубоко вздохнул. Нечто неведомое, закружившие его в потоке новых дел и событий, легко опрокинуло жалкую запрудку мелкого спокойного бизнеса, что решил он выстроить для получения тихого семейного счастья. Впереди ждали неведомые горизонты, и победный поток легко нёс его на гребне волны, не давая ни малейшего шанса остановится. Только вперёд и вперёд, навстречу сотворенному собственными руками неведомому, но от этого не менее желанному будущему.

Глава 4

Двадцать четвёртую годовщину Великого Октября в Харькове отметили с размахом. Ограниченным, правда, скудостью пайка военного времени и назойливым вниманием люфтваффе. Ещё один фактор влиял на открытую любому стороннему наблюдателю внешнюю сторону этого праздника – народу на улицах и площадях центра города было на удивление мало. Сторонний наблюдатель из других областей СССР – а других после июньского окончательного воссоединения быть просто не могло – мог оправдать такую внешнюю аполитичность бывших буржуазных граждан лишь суровыми погодными условиями. Вторую неделю столбик термометра на прежде автономных территориях не поднимался выше минус тридцати градусов. Ночью и в отдельные ясные дни доходило до сорока. Также "минус", разумеется.

Несмотря на столь непривычную для европейской части СССР осеннюю температуру, внешне город выглядел получше, наверное, чем другие административные центры страны. Сказывалось, всё-таки, долгое засилье капиталистических порядков с их склонностью к назойливой рекламе и к этому, как его, "пеару". Но как учит Коммунистическая партия, надо брать на вооружение советских граждан всё самое лучшее из достижений эксплуататорских классов. Если вместо назойливого рекламирования ненужных советскому человеку товаров на месте бывших рекламных щитов и растяжек появятся лозунги и плакаты, посвящённые достижениям социализма, заботам и победам трудового народа, то такую наглядную агитацию и пропаганду можно только приветствовать. Особенно если сделано это с выдумкой и на должном содержанию качестве.

Алексей медленно шёл в сторону ближайшей к зданию Госпрома автобусной остановке. Для экономии газового топлива и ресурса немобилизованных в РККА автобусов количество маршрутов было резко сокращено и количество остановок, соответственно, тоже. Пройти надо было метров триста, поэтому времени рассмотреть праздничную агитацию у бывшего бизнесмена хватало. Что он и делал, оглядываясь по сторонам из-под почти натянутой на глаза шапки.

Вот на рекламном щите плакат – "Смерть предателям и шпионам!" где стилизованный красный танк, очертаниями напоминающий Т-72, могучими гусеницами давит паукообразных предателей и изменников. С клыков и жвал бесполезно капает ядовитая антисоветская слюна. Вот поперёк улицы, от дома до дома, лениво колышется растяжка с извечным советским лозунгом – "Планы Коммунистической Партии – планы народа!". Если оглянуться, можно увидеть на фронтоне "Госпрома" огромный, на несколько этажей, портрет Сталина. Оглядываться Алексею не хотелось. Прямо перед ним на перекрёстке стоял, зябко отаптываясь валенками, патруль доблестных внутренних дел. Алексей хотел быстро проскочить мимо, сделав лицо "кирпичом", но бдительный взгляд старшего пресек его жалкую попытку.

— Документики, гражданин! — судя по выговору, старший прибыл в Харьков откуда-то с Вологодчины. Практически все сотрудники местных УВД старше лейтенанта были заменены на таких вот, командированных. Беспощадных к врагам и горевшим служебным рвением.

Алексей медленно, стараясь не тревожить классовое чутьё уполномоченного, достал из внутреннего кармана пуховика рабочую книжку. Протянул старшему патруля. Тот взял документ и перелистывая страницы пальцами в толстых кожаных перчатках, начал его изучать.

— С митинга иду, — пояснил своё нахождение в центре города Мишин. Стоять было холодно, ветер выдувал из него последние калории тепла.

Дородный детина в тулупе проигнорировал его объяснение, шевеля губами изучая написанное. Просмотрев ксиву так и этак, он вернул её Алексею.

— Идите, товарищ водитель, — разрешил дальнейшее движение сотрудник НКВД. Возвращая книжку обратно, Алексей украдкой взглянул на двух других патрульных. В таких же овчинных тулупах и так же перетянутых портупеей, правда, с одним исключением – кобура, болтающаяся на боку, у них была пуста. В отличие от старшего, вооружённого, кроме штатного "ТТ", ещё и висящем на плече стволом вниз "ППС"-ом.

"Местные, значит" думал Алексей, удаляясь от всё так торчащих на перекрёстке патрульных "не вошли ещё в доверие. Не выявили врагов и изменников".

После начала войны, как всегда внезапного и вероломного, только случившегося на месяц раньше, Москва не стала поддерживать видимость демократии и автономности Харькова. За одну ночь с семнадцатого на восемнадцатого мая с фактической независимостью области было покончено. Уже находящиеся на попаданской территории части НКВД и РККА получили приказ интернировать областное руководство, что и было с превеликим удовольствием и тщанием сделано. Задержанные начальники получили недвусмысленное предложение, от которого не смогли отказаться – передать всю полноту власти Харьковскому Совету, привезённому из Москвы, а самим без последствий удалится на службу в Отдельную Армию и там быть готовым с оружием в руках доказать свою верность советскому строю. Отдельной Армией с утра восемнадцатого мая стали называть Силы Самообороны Харькова, уже полностью и бесповоротно влившиеся в состав РККА. На спешно организованном в течение двух недель референдуме 95,7 % от принявших в участии в голосовании трудящихся классов (согласно советской конституции) высказалось за вступление в состав СССР на правах обычной области. Число поражённых в правах составило около полумиллиона. Для получения "волчьего билета" достаточно было состоять на государственной службе прежнего режима, заниматься бизнесом и прочей эксплуататорской деятельностью.