Фестиваль - Сергей Власов

– А если мы – на пару?

– Это вряд ли. Мы же с тобой не первый день знакомы.

Пока шел диалог, Клаус имел возможность повнимательнее рассмотреть так необходимого ему сейчас эскулапа.

Господин Топоровский был человеком лет шестидесяти – не больше, с правильными чертами лица, худощавый. Превосходные зубы, несколько вытянутый, с горбинкой нос, высокий лоб с минимальным количеством морщин, большие голубые глаза – все это произвело на музыканта достаточно приятное впечатление.

– Ну что, снимайте штаны.

Гастарбайтер обмяк:

– Как, прямо здесь?

– Хотите, мы проследуем для этих сакраментальных действий в коридор?

– Нет-нет, что вы. Конечно, тут лучше.

Господин Топоровский последние полгода находился под следствием. Получив совершенно официально по распределению Минздрава автомобиль ГАЗ-2110, он продал его уже на следующий день за три цены одному знакомому грузину. Когда же по этому поводу у доктора начались мелкие неприятности и вопросы со стороны правоохранительных органов, он с незатейливостью сельского лекаря моментально предоставил многочисленные справки по поводу того, что у него внезапно ухудшилось зрение, слух, он перестал различать цвета светофоров и разучился нажимать на нужные педали. И вообще он заявил, что с детства не выносит запах бензина, а водительские права пятнадцать лет назад ему кто-то подбросил, но он стеснялся об этом заявить, отчего очень страдал. Его тут же вызвали в прокуратуру, но заряд бодрости и личного обаяния подозреваемого был таков, что Топоровского отпустили. Теперь он ездил по Москве с водителем на небольшом автобусе Центрального клинического института венерологии, к переднему сиденью которого был приделан специальный раскладной столик и находился даже небольшой бар с изрядным количеством зарубежных напитков. На однажды заданный вопрос по поводу того, откуда у сравнительно небольшого института такое автомобильное богатство, Семен Абрамович был краток: «От благодарных больных».

Исследовав интимные подробности строения организма Клауса, он цинично бросил:

– Ну, вот ты, милок, и добегался.

Старший офицер Виталик искренне испугался:

– Что, Семен Абрамович, неужели все так плохо?

Топоровский, зачем-то поковыряв у себя в носу, доброжелательно пробубнил:

– Ты знаешь, Виталя, я так думаю. Тебе самому будет спокойнее, если я положу нашего иностранного гостя к себе на некоторое время.

– На сколько? – взвизгнул Гастарбайтер.

– Ну, учитывая ваш дипломатический статус, денька на два-три.

– Я не могу, – со стеклянным взглядом сказал бедняга.

Семен Абрамович несколько раз прошелся по своему кабинету из угла в угол, как бы давая возможность и время своим гостям проанализировать создавшуюся ситуацию, и уже затем гораздо серьезнее предупредил:

– Понимаешь, дружок, на самом деле отпустить тебя восвояси я просто не имею права. Уже с первого взгляда видно, что у тебя там – столько всего!.. Ты, вообще, в Москве-то давно?

– Воды, – попросил Клаус.

Выполнив просьбу предполагаемого пациента, Топоровский торжественно пообещал:

– Учтите, у нас полная конфиденциальность.

– Что это такое? – еле слышно спросил фракиец.

– Никто ничего не узнает, – вежливо пояснил старший офицер Виталик и, немного подумав, добавил: – В крайнем случае разработаем спецоперацию прикрытия.

Причины затаганить бедолагу в столь гнусное медицинское учреждение были у всех разные – в последний момент Виталик, разумеется, связался со своим руководством и получил полное одобрение на временную изоляцию иностранца – Сергей Сергеевич с Иваном Григорьевичем прежде всего преследовали цель – чтобы Клаус просто не мешался под ногами. К тому же в последнее время его грязные приставания к дамской составляющей офиса усилились – получается, что эротический приговор временного заточения он подписал себе сам.

Топоровский просто по привычке хотел с каждого, кто имел, имеет или собирается в ближайшее время иметь сомнительные интимные связи, получить немного денег. А уж оставлять без внимания столь перспективного толстого мальчугана – этого бы ему не простили его многочисленные стерильные любовницы.

Старший офицер Виталик элементарно ненавидел очкарика классовой, социальной и многими другими ненавистями и просто хотел досадить.

Соседями по блатной палате у Клауса, как ни странно, были четыре милиционера. Самый младший из них, некто Коля, работал на машине в вытрезвителе, был родом из города Ижевска и в полном соответствии с этим географическим фактом иногда, как бы специально глотал последнюю гласную букву в глаголах настоящего времени.

На вопрос Клауса, сколько ему еще здесь находиться, «вытрезвительщик» философски заметил:

– Хрен знат, хрен понимат.

Он был самым колоритным из присутствующих представителей правопорядка. Остальные трое были абсолютно идентичны и представляли собой обычных оперов: перманентно ругались матом, били друг другу рожи, несмотря на категорический запрет заведующего отделением, употребляли в немереных дозах водяру и частенько совершали набеги в отделение лечащихся женщин, находящееся на соседнем этаже, вследствие чего и лежали здесь уже третий месяц, вылечивая одно и периодически получая от ненасытных соседок что-нибудь другое.

Коля в первый же вечер пребывания иностранца в палате успел понарассказывать ему такого из своей и жизни страны, что первоначальный шок Клауса моментально сошел на нет.

– Я когда с первой женой разводился, за два дня до развода обменял абсолютно новенький цветной телевизор «Рубин» на шесть бутылок водки.

– Как это? – поинтересовался один из оперов. – Это же совсем даром. Лучше бы мне позвонил.

– Во-первых, я тогда тебя еще не знал, – резонно заметил Коля, – поскольку мы с тобой познакомились две с половиной недели назад. А во-вторых, я в то время жил в Ижевске.

При последних словах рассказчика два других опера расхохотались:

– Ну и дурак же ты, Андрюха! Ты же сам говорил, что до недавнего переезда в новую квартиру жил в деревянном доме в Лихоборах.

– Ну, и что с этого?

– Так у тебя ж там телефона не было.

– Да… Дал маху, – согласился тот опер, который предлагал позвонить.

– Ну, так вот… – продолжил Николай. – Как было дело. Выпили мы с приятелем моим Володькой по поводу развода – моя дура у своей мамаши до официального развода отсиживалась. И я ему говорю, ты, мол, Вовик, здесь посиди, посмотри «Рубинчик», допей наш «Рубин», а я сейчас. Доехал я до таксомоторного парка – таксисты народ богатый, и водка у них всегда есть, – и обо всем договорился. Мухой вернулись на их машине ко мне. Я довольный с сеточкой, где белесые позванивают, а они – с телевизионным агрегатом. Сидит мой Володька, кино смотрит. Заходят два амбала, ни слова не говоря, выключают телевизор и тащат его к двери, за которой стою я и рот зажимаю от хохота. Обалдевший Вован вежливо так, но все-таки твердо интересуется: «Вы чего, мужики обалдели?» И получает короткий и такой же твердый с примесью металла изделий родного Ижевского оружейного завода ответ: «Продано».

– А чего жена тебе потом сказала? – поинтересовался Гастарбайтер. – В нашей стране так поступать не принято.

– В нашей – тоже, – отозвался самый толстый и, видимо, самый старший по званию опер.

Интеллигентный Коля, проигнорировав замечание коллеги, грустно свидетельствовал:

– Ну, как отреагировала… Сказала мне что-то, получила в морду и пошла к новому мужу.

– А что стало с бутылками водяры?

– Выжрали мы их тогда все пять. Я лежу на кухне, скрючившись, слова сказать не могу или подвигать чем, а приятель мой – в комнате на полу. Володька-то всегда был меня поздоровей, он смог… Собравшись с силами, смог крикнуть предложение, правда, всего одно…

Оперы оживились.

– Ну, и что же после двух с половиной литров он промямлил?

Николай достал из больничных штанов красную мятую пачку «Примы» и, закурив, с улыбкой вспомнил:

– «Эй! – крикнул мне тогда Вовик. – Николай, налей-ка мне по-быстрому какой-нибудь водки. Да, покрепче!»

Толстый мент ничего не понял:

– Так она же у вас вся закончилась…

Коля сделал серьезную затяжку, выпустил клубы вонючего дыма через нос и опять же совершенно спокойно объяснил:

– Ну, он-то к тому времени был уже не в курсе.

Из сифилисного «барака», как и обещал Топоровский, Клауса выпустили ровно через двое суток. Получив от завотделениием три страницы убористого текста, на одной из которых были перечислены все его заболевания, а на двух других – рекомендации, как от них избавиться, Клаус с упоением вышел на улицу и, поймав ближайшее такси, отправился в арбатский офис. Он чувствовал себя совершенно по-иному, чем каких-нибудь два дня назад: теперь он начинал понимать местную жизнь. И это касалось не только нового ощущения, связанного с отсутствием дурацкого стыда, он знал жизнь простого народа этой загадочной страны со всей ее придурью и очарованием. Он уже не смотрел так чопорно, как раньше, на представителей данного государства, а, выходя из машины, даже сердечно попрощался с водителем за руку и, истерически взвизгнув, с малоуловимым европейским акцентом произнес: