Час волка на берегу Лаврентий Палыча - Игорь Боровиков

В конце концов, черные автомобили, возглавляющие наш длиннущий кортеж укомплектованы протокольной свитой, и мы трогаемся в путь.

Моя Вика где-то там далеко впереди. Бугай, сидящий рядом с водителем, шумно открывает бутылочку Куки, протягивает мне, и я с радостью присасываюсь к коричневому горлышку. Везет же иногда на хороших людей!

Начинаем болтать о том, о сем, и теснящиеся слева от меня на заднем сиденье дамы вдруг выявляют весьма бывалые биографии, рассказывают о своей жизни на Кубе, в Уганде, Сомали, Вьетнаме.

Чувствуется по разговору весьма не забытая десятилетка и прилежно усвоенный курс какого-то верхнего образования. Узнав, что я ленинградец, начинают очень правильно сыпать эрмитажными залами, рафаэлевскими станцами, Рембрандтом, Ван Гогом, а одна, к моему удивлению, упоминает даже Моралеса. Потом вынимаются фотографии детей, и дама, упомянувшая Моралеса, демонстрирует карточку красивого молодого пацаненка, чем-то похожего на Алэн Делона, хотя и поугловатей. С гордостью сообщает мне, что он решил поступать в

Военно-Политическую Академию.

Я с радостной улыбкой одобряю его выбор, как, вдруг, в мозгу скользит очередной слайд из прошлого, и вижу самого себя, сидящего совсем недавно, всего каких-то девять месяцев тому назад в Вешняках, в квартире напротив моей, у Гриши и Лены. На столе, среди бутылок – груда писем из антимира, о котором мне, хоть и беспартийному, но выездному, даже думать запрещено. Их читают вслух, мы все жадно ловим подробности и говорим, говорим, обсуждаем этот потусторонний мир, о коем не знаем совершенно ничего, кроме того, что те, кто туда уезжают, исчезают навсегда, словно умирают. Туда когда-то уехала

Маша, потом мои самые близкие друзья Алиса и Виталик, а вот теперь собрались Гриша с Леной. Когда я вернусь, их больше в моей жизни не будет. Но в тот момент мы еще вместе, я сижу с ними свой среди своих, и нам всем всё так ясно и понятно…

… Трясу головой и снова оказываюсь в белой Волге с номером советской военной миссии на дороге между Лубанго и Мосамидешем.

Рядом со мной симпатичные доброжелательные люди рассказывают мне о своей жизни, показывают фотографии сыновей, которые собираются учиться в Военно-Политической Академии, а я, с чувством глубокого удовлетворения горячо одобряю их выбор, и опять – свой среди своих… За окном машины безумно красивая горная дорога-серпантин, цепи гор, скалы, касимбу – плотные, как творог, белые хлопья тумана, лежащие в ущельях… А сидящий впереди бугай снова любезно предлагает мне коричневую бутылочку с пенной шапкой над горлышком…

И вот постепенно за разговорами горный пейзаж переходит в почти средиземноморский с апельсиновыми деревьями и оливковыми рощами, потом его сменяет полу пустыня полу саванна с редкими баобабами и, наконец, возникает сама намибийская пустыня с сахарским песчано-каменным горизонтом и цветущими кактусами. Затем, вдруг, вдали открывается безбрежная океанская синева, а мы видим стоящую на дороге огромную пеструю толпу, впереди которой застыли мотоциклисты в синей форме, с белыми шлемами и ремнями на сверкающих лаком и хромом машинах. Воют сирены, народ начинает пританцовывать, хлопать в ладоши и выкрикивать лозунги. Мотоциклы почетного эскорта оглушительно ревут и мы, набирая скорость, помахивая ручками теснящейся на обочине толпе, мчимся в город, откуда через несколько протокольных часов нас должен забрать прилетевший из Луанды раскрашенный Сашкин самолет. Делаем круг почёта по маленькому городку и торжественным кортежем в пол километра машин подъезжаем к длинному розовому зданию провинциального комиссариата. Все важно шествуют наверх под аплодисменты встречающих, лубанговские военные спокойно присоединяются к процессии, и я тоже не отстаю, решив про себя, что уже заслужил местечко сбоку на протокольных приемах.

Огромный светлый зал на втором этаже, уставленный мягкой мебелью и низкими коктейльными столиками, на которых громоздятся огромные крабы и лангусты. Мосамидеш – крабная столица Анголы, объясняют мне тут же бывалые. Какие-то весьма прилично одетые молодые люди черных и коричневых цветов кожи бодро разносят по столикам наполненные льдом ведерки и бутыли сделанного в городе Лобиту ангольского виски с ромбовидной этикеткой. Все пассажиры нашей и еще таких же двух

"военных" Волг хоть и скромно с краю, но всё же весьма уверено, садятся и начинают булькать бутылками над хрустальными, явно когда-то колонизаторскими фужерами. Держу в руке покрытый испариной бокал и, покачивая в нем льдинки, смотрю в другой конец зала. Вижу сгрудившихся за длинным низким столиком черных подруг из ОМА, гладко уложенную прическу "первой в мире", восточный профиль Вики, оживленно улыбающегося, очень активного румяного дядю и малого в арбатских очках, не менее активно сосущего виски из такого же хрустального фужера. Наша постепенно оживляющаяся компания попивает лобитовский "скотч", с хрустом разламывает крабьи клешни и панцири.

Как-то незаметно к нам присоединяются оператор советского телевидения и круглоголовый мужичёк, которого я часто лицезрел в программе "Время", лёжа, полу пьяненький на желтом диване когда-то нашей уютной квартирки в Вешняках. Лицезрел и даже, помнится, здоровался. Я, правда, всегда приветствовал всех участников сего телевизионного действа, под названием программа "Время". При этом формулировки моих приветствий прямо зависели от той степени антипатий, что я испытывал к возникающим на экране физиономиям. Так, например, очень мне не симпатичному диктору Кириллову, который появлялся первым и бодро говорил: "Здравствуйте, товарищи!", я всегда отвечал "Здорово, пиздобол!" Леониду Зорину цедил сквозь зубы: "Здравствуй, здравствуй, хер очкастый!". Сейфуль-Мулюкову отвечал коротко: "Привет, хуеплёт!", когда же видел на экране

Бовина, который был мне менее всех противен, в ответ на его

"Здравствуйте" добродушно привечал: "Здорово, жиртрест!" А сейчас я смотрел на круглоголового мужичка и пытался вспомнить, каким эпитетом награждал его в состоянии алкогольного опьянения. Да так и не вспомнил…

… Вежливые молодые люди своевременно заменяют пустые бутылки на полные, приносят еще льда и крабов, а жизнь снова начинает казаться прекрасной и удивительной. Вдруг, в противоположном конце зала замечается какое-то движение, там все встают, двигаются мимо нас, пересекают лестничный холл и выходят на длинный широкий балкон, под которым уже стоит, дожидаясь, гудящая черная толпа. Мы тоже поднимаемся, ревниво запоминая свои стаканы, и помещаемся в холле перед выходом на балкон. Из динамиков звучит гимн Народной

Республики Ангола, и все замирают. Подбородки военных советников привычно прямеют и тяжелеют, плечи расправляются, а я тоже поджимаю пузо, вытягиваю по бокам руки и смущенно прячу в ладонь тлеющую сигарету. Затем раздаются бесконечные "Вива!" и митинг начинается.

Терешкова снова клеймит и славит, переводчица переводит, Виктория важно кивает, а я, вдруг, вспоминаю, что у меня, ведь, именно здесь есть своя особая миссия. Дело в том, что через три недели мне предстоит снова сюда прилететь и пробыть дней пятнадцать, ибо в этом городке впервые начнет работать группа наших врачей и именно мне придется устраивать им жилье и быт. Я подхожу к симпатичной мулатке, вычислив в ней местную ответственную функционерку по тому, как она бойко командовала процессом замены опустошенных бутылок на полные в предшествующий митингу разгрузочный час. Представляюсь, как прибывший от лица руководства советских врачей в Анголе, и прошу найти мне товарища Паланка, провинциального делегата здравоохранения.

Она относится к моей просьбе очень серьезно, и буквально через пол часа, еще даже не закончился митинг, возле меня появляется толстый черный парниша. Он – весь внимание и любезность. Мы вспоминаем нашу первую декабрьскую встречу в Мосамидеше, садимся за заваленный объедками крабов стол. Я выбираю для собеседника наиболее прилично чистый фужер, нахожу также свой, по хозяйски наполняю их, и под непрекращающиеся вопли Абайшу и Вива, несущиеся с балкона и площади, мы пьем за успех первой в истории города Мосамидеш советской медицинской группы. Пьем, и я ужасно доволен самим собой.

Вместо того, чтобы, как друзья военные, торчать позади делегации, изображая умиление на физиономиях, я, как и румяный дядя, сидящий в окружении отцов города в другом конце зала, тоже спокойно сижу с ангольским товарищем, попиваю виски, а, главное, без дураков, вершу действительно важное и человеческое дело: закладываю первый камень в будущий фундамент квалифицированной медицинской помощи жителям этого городка на берегу океана в самой южной точке Анголы, о существовании которого еще девять месяцев тому назад не имел никакого представления. Оказывается, и я могу на что-нибудь сгодиться.

Неожиданно возгласы и аплодисменты смолкают. Все тянутся с балкона к оставленным впопыхах стаканам, спешат допить, пока любезные хозяева не пригласят на обед в соседний зал. Наконец, происходит официальное приглашение, народ встает и двигается в указанном направлении. Делегат здравоохранения, наотрез отказавшийся примкнуть к приглашенным, клянется, что запомнил дату, когда он снова будет иметь счастье увидеть меня в компании с семью врачами и одной медсестрой. Благодарит, прощается и уходит, а я захожу в соседний зал, где накрыт стол, и сажусь в глубине у стены, рядом с уже почти ставшими родными армейскими дамами и бугаями. За обедом рекой льется пиво в коричневых бутылочках без этикеток, но по вкусу, вроде – Кука. Я снова из угла смотрю вдаль на центр стола и снова вижу ухоженный силуэт Чайки, растрепанный профиль Вики, а напротив них краснорожий малый в кривых арбатских очках снова деловито запускает внутрь высокие пенящиеся стаканы с пивом.