Восемь белых ночей - Андре Асиман

она лжет, говоря, что много раз звонила? Потому что ты мне не доверяешь, потому что ты меня боишься. Чего именно-то боюсь? Боишься. Боишься, потому что я, возможно, лучше тебя. Боишься, потому что, в отличие от прочих твоих любовей, ты понятия не имеешь, куда это все приведет. Боишься, потому что, вопреки тому, что ты так отчаянно себе твердишь, тебе хочется, чтобы это не кончалось никогда. Боишься – и это ты только-только начал осознавать, – что я – настоящая вещь, Князь, и это препятствие-преграда, которое нам представлялось скалой, на самом деле связало нас в первый же миг. Сегодня я нравлюсь тебе несказанно. И ты до смерти боишься, что завтра я стану тебе еще нужнее.

Мы знакомы всего пять дней, но я уже осознал, что речь идет о воле планет и влиянии судьбы и богов на человеческие жизни, о сонме призраков, что явились и исчезли, порыдав над любовями, которые не избыть временем и не вернуть мольбами. Ты проклятьем явилась на мою землю, Клара; много поколений потребуется моей крови на то, чтобы тебя смыть.

Клара, я солгал, я не боюсь разочарования, я боюсь получить то, чего не заслуживаю, боюсь, что не буду знать, что с этим делать, – еще меньше я хочу обретать привычку бороться за каждый день. И да, я боюсь, что ты лучше меня. Боюсь, что завтра буду любить тебя сильнее, чем сегодня, – и что тогда?

– Завтра «Ночи полнолуния», – сказала она.

Я не ответил. Она вторглась в молчание первой.

– Ты думаешь о том, о чем я думаю, что ты думаешь?

Знала, знала.

– Ты не знаешь, будет ли вообще завтра?

– А ты знаешь?

– Я ничего не обещаю.

– Я тоже. – Это была похвальба.

– Князь, ты иногда сам не осознаешь, что говоришь.

Ножи вытащены снова.

– Но прошу зафиксировать…

– Да… – Вот оно, как всегда, ничтожная угроза, которая сбивает пульс и швыряет вас в состояние паники.

– Прошу зафиксировать, чтобы потом меня не обвиняли в умолчании: я сейчас люблю тебя сильнее, чем тебе представляется. Больше, чем ты.

Мы снова поцеловались. Нам обоим было плевать, что на нас смотрят. Но в этом баре на парочки никто и не смотрел. Вот женщина, которая сегодня ночью подарит мне свою любовь. И подарит мне ее не просто вот так, а больше, чем вот так. Нас отныне ничто не разделяет, кроме наших свитеров. А потом мы будем рядом нагими, ее бедра против моих, лицом к лицу, бесповоротно лицом к лицу, продолжим с того самого места, на котором прервались в баре, будем и дальше говорить, и смеяться, и говорить меж постельными ласками, и все это продлится до утра и до изнеможения. Со мной рядом – эта мысль пришла из такого далека, что я с трудом заставил ее приостановиться, – первая и единственная женщина, с которой мне хочется лечь в постель.

Снаружи шел снег. Снег на крылечке бара привел на память первую нашу ночь, когда мы ушли с вечеринки, она на несколько минут надела мое пальто, а потом вернула мне его, после чего я побрел вниз по лестнице мимо памятника на Риверсайд-драйв, думая про себя, что, пожалуй, рановато ушел с вечеринки, нужно было побыть еще, плевать, если подумают, что мне тут очень нравится и страх как хочется остаться до завтрака! Потом я передумал, пошел к парку Штрауса, а там просто сидел, и думал, и вспоминал те минуты, когда мы возвращались с мессы и она показала мне свою скамью. Столько лет на этой планете, а я никогда еще ничего такого не испытывал.

– Погоди, – сказала она, прежде чем выйти из бара. – Нужно платок завязать.

Лицо ее почти скрылось в складках платка. Видно было лишь верхнюю часть глаз и полоску лба.

На углу улицы я взял ее за талию, вложил ее в себя, как мы это делали всякий раз, когда шли вместе. А потом – неважно, сколько там времени она кутала себе лицо, – я засунул руку под платок и дотронулся до ее лица, спихнул платок на плечи, открыл ее голову для еще одного поцелуя. Она прислонилась к витрине булочной и позволила себя поцеловать, а я в тот момент чувствовал лишь, как моя промежность прижимается к ее, робко притискивается, а потом покрепче – она сперва подалась, а потом притиснулась тоже, хотя и мягко, потому что все это мы репетировали с самого начала, и это тоже репетиция. Именно для этого изобрели секс, именно поэтому люди им занимаются, проникают внутрь друг друга, а потом спят рядом, именно для этого, а не по какой-то иной из многих причин, которые я напридумывал или которыми руководствовался всю свою жизнь. Сколько мне еще предстоит открытий, если даже главное в нынешней ночи для меня загадка? Люди ложатся в постель вдвоем не потому, что им хочется, а потому, что так порешило нечто, что много древнее самого времени и при этом гораздо меньше божьей коровки, – именно поэтому нет на земле ничего более естественного или менее постыдного, чем то, что она сейчас ощущает, как я, затвердев, прикасаюсь к ней, как бедра наши ловят единый ритм. Впервые в жизни я не собирался никого соблазнять или делать вид, что не соблазняю; этот этап я уже прошел.

Впрочем, пожалуй, я прошел его слишком рано и мозг мой приотстал – так прихрамывающий ребенок тормозит тех, кто его обогнал.

– Моя булочная. Я здесь кофе покупаю, – сказала она.

Сейчас это важно? – подумал я.

– И булочки?

– Булочки иногда тоже. – Мы снова поцеловались.

В парке она остановилась у статуи.

– Правда, это самая прекрасная статуя в мире?

– Без тебя в ней никакого смысла, – сказал я.

– Это мое детство, школьные годы, всё. Мы здесь встретились утром, и вот мы здесь снова. Здесь столько тебя.

Кларин мир.

Ночь была холодна, но я вдруг испытал ужас перед конечной точкой пути, попытался ее отсрочить – не так, как мечтал это сделать в предыдущие ночи, потому что конечная точка – это расставание, мимолетный клевок в щеку и мимолетное объятие, – но потому что этой ночью придется произнести то, что мне недоставало смелости произнести, я даже не был уверен, что хочу это говорить: «Мне смертельно хочется подняться наверх, Клара, но прямо сейчас я не в силах».

Когда мы подошли к ее парадной, она посмотрела на меня. Она что-то почуяла.

– Я что-то не так сделала?

– Все так.

– Что тогда? Что случилось?

Я был девушкой, она – мужчиной.

Я