Судьба попугая (География одиночного выстрела - 2) - Андрей Курков

Пришло время контролерам фотографироваться на Доску почета. Фотограф пришел прямо на спиртозавод. Вместе с ним пришел корреспондент местной газеты. Корреспондента Добрынин и Ваплахов уже знали - он не раз писал заметки об их работе. После короткого разговора в кабинете народного контроля фотограф потер ладони и принялся за дело. Сначала он усадил за стол Добрынина, минут десять мучил его просьбами чуть наклонить голову, чуть улыбнуться, чуть приподнять подбородок и брови. Наконец отщелкав несколько кадров будущего портрета, он взялся за Ваплахова.

- У вас очень интересное лицо! - сказал фотограф, профессионально присматриваясь. - Очень интересное. Ваплахов почувствовал в груди волнение. Хорошо, что Добрынин, понимая волнение друга, вставил неожиданно:

- Красивое русское лицо, а какие седые волосы! Тут и фотограф переключил свое внимание на пышную седину Ваплахова.

- Да, - сказал он. - Такой типаж! Прямо получится портрет генерала!

Под конец контролеры даже заприятельствовали с фотографом и упросили его сделать по нескольку маленьких фоток лично для них.

Уже на следующий день фотограф принес контролерам по пять фотографий почтового размера.

Вечером Добрынин и Ваплахов вернулись с завода и, поужинав, решили послать кому-нибудь свои фотографии. Ваплахов написал сердечное письмо Тане Селивановой. Он так и не получил ответа на свое первое письмо, но была в нем уверенность, что написала ему Таня. Просто не нашло письмо Ваплахова, уже два раза после шинельных мастерских поменявшего адрес. Вложил он в конверт свою фотографию, на оборотной стороне которой вывел аккуратно "Милой Тане с любовью". Прошлый раз он бы постеснялся написать вот так в открытую о своих чувствах. Но расстояние, а точнее, та географическая даль, что пролегла между ними, как бы сделала его смелее и решительнее.

Добрынин написал два письма. Одно длинное и тоже сердечное написал он товарищу Тверину, вложил туда фотографию с соответственной дружеской подписью. А вот над вторым письмом просидел Павел Добрынин до полуночи. Сначала вывел на купленном на почте конверте адрес: "Деревня Крошкино, Маняше Добрыниной". Потом написал: "Дорогая Маняша". И тут слова у Добрынина кончились, как кончается молоко в молочном киоске рядом с проходной спиртозавода - было и вдруг бах! - и кончилось! И дальше сидел он с ручкой в руках, смотрел на белый лист бумаги и ощущал в себе какую-то онемелость и пустоту. В конце концов выдавил пером на бумаге еще несколько слов: "Посылаю тебе фотопортрет. Покажи его детям. Привет, с любовью Паша".

Остались у Добрынина в запасе еще три фотографии, но знал он заранее, что пошлет одну из них старому другу Волчанову, а еще одну через майора Соколова перешлет хорошей девушке Зое Матросовой в тюрьму, где она теперь исправляется. И напишет он ей с другой стороны фотографии много пожеланий счастья и светлого будущего, которое ее непременно ждет.

У Ваплахова оставалось четыре фотографии, но знал он, что когда-нибудь они пригодятся, а одну из них - самую лучшую - он подарит своему другу Добрынину.

Глава 41

Две недели спустя сидел Банов у костра и читал только что полученные письма.

С другой стороны костра старик распечатывал бандероли и посылки и то и дело охал или айкал. Был он в отличном настроении и поэтому каждые две-три минуты отвлекал Банова от писем, призывая его внимание к очередному присланному ему подарку.

Когда Банов в пятый или шестой раз посмотрел на "присланное" Кремлевскому Мечтателю, то увидел у старика в руках большой кусок копченого мяса.

- Это на вечер, к чаю! - сказал, широко улыбаясь, Кремлевский Мечтатель. От татар Приволжья! Хорошие татары какие! А?

Банов кивнул и взялся за следующее письмо.

"Уважаемый товарищ Эква-Пырись, - читал он. - Спасибо за письмо. С парашютом прыгала я уже давно, но товарищ мой, с которым я прыгала, пропал без вести, и поэтому ваш привет ему передать не могу. Я долго болела и поэтому не помню, о чем я писала вам в предыдущем письме. Извините, пожалуйста.

С уважением, Клара Ройд".

- Дура, - тяжело прошептал Банов и вздохнул. - Ничего не поняла!

Опустил руки на колени. Посмотрел тоскливо на огонь, облизывавший еловые ветки с уже обгоревшими иголками.

- Товарищ Банов, гляньте-ка! - снова прозвучал голос Кремлевского Мечтателя. - Гляньте-ка сюда! Банов нехотя поднял глаза.

На этот раз в руках старик держал толстую книгу. Банов прочитал: Лев Шейнин, "Записки следователя".

- У вас когда-нибудь следователь был? - спросил старик.

- Нет, не было.

- А у меня был, и не один, надо сказать! Прекрасный народ - эти следователи. Образованные, умные... А мы их все равно провели в семнадцатом...

Банов не слушал рассказ Кремлевского Мечтателя. Он составлял в уме следующее письмо Кларе, более ясное и понятное, такое, чтобы с первых же строчек поняла она, что это он, Банов, ей письмо написал, а не этот неугомонный оптимист и мечтатель.

И потихоньку, слово к слову склеивалось в воображении Банова это новое письмо. И склеилось. Осталось его только на бумагу перенести.

- Гляньте, Василий Васильевич, - опять призывал Кремлевский Мечтатель. Книга-то с автографом, от автора в подарок! От этого Шейнина. Надо будет прочитать и письмо ему написать... Слышите, товарищ Банов? Прочитаете книгу? А?

- Хорошо, - сказал бывший директор школы. - Прочитаю.

- И потом письмо ему напишите, только правду. Понравится книжка - так ему и напишите от моего имени, а если не понравится - то и это напишите. Пускай правда глаза режет! Не люблю я этих писателей, интеллигентиков мягкотелых!

Банов кивал и снова думал о письме.

Вскоре Кремлевский Мечтатель замолчал и принялся за очередную посылку.

Стало тихо у костра, и Банов, отложив пачку полученных сегодня писем, пристроил себе на колени доску, взял бумагу и карандаш и стал писать письмо Кларе. Простое, понятное письмо, по которому она сразу обо всем догадается!

Глава 42

После утреннего эрзац-кофе Марка Иванова неожиданно забрали к начальнику тюрьмы, с которым артисту еще не приходилось встречаться.

Идя перед надзирателем, Марк немного нервничал, зная от зэков, что характер у начальника тюрьмы буйный и что разговаривает он больше руками, чем языком. Однако, когда многочисленные коридоры и повороты остались позади, а перед ним открылась высокая дубовая дверь - за нею встретил Марка дружелюбной улыбкой человек, которого, казалось, боялись здесь все.

- Там подождешь! - буркнул он надзирателю и самолично закрыл за Марком двери.

Усевшись на привинченный к полу табурет и подождав, пока начальник займет свое место за широченным письменным столом, Марк огляделся и, к своему удивлению, встретился взглядом с мальчиком лет семи-восьми, сидевшим в углу кабинета за неизвестно откуда здесь появившейся школьной партой.